Михаил Коршунов - Девять возвращений [Повести и рассказы]

Он закрыл глаза, сдавил зубы. Эта боль возникает внезапно.

Только бы Мариша не заметила.

Надо плотнее сомкнуть зубы. Ни звука, и поскорее открыть глаза.

Боль остыла, затихла, — кажется, наркотик взял свое. Вернулось дыхание и удалось открыть глаза. Белая пелена исчезла.

Мариша смотрела на него низко и пристально, как смотрел в первый день Илья. В ее глазах был испуг. Надо улыбнуться во что бы то ни стало!

И Юра улыбнулся и даже слегка кивнул, подбодрил.

Мариша обнимает его и трется щекой об его щеку.

— Все будет хорошо, — шепчет она.

— Конечно. — Он обнимает ее за плечи. — Все будет очень хорошо.

Потом она уходит, но, перед тем как уйти, долго стоит в дверях, тонкая и маленькая. Закутанная в большой халат для посетителей, с карманами у колен.

Юра снова один в палате.

Субмиллиметровый генератор. Он должен излучать волны, длина которых равнялась бы сотым и десятым миллиметра. Зона пока недоступная для радиотехники. Англичане и американцы ставили много опытов в самых разных направлениях, но пока еще ничего не добились. Не удавалось сделать сколько-нибудь мощных излучателей.

Юра второй год работает над субмиллиметровым генератором. Алехин предоставил ему часть своей лаборатории. Наброски и схемы, каталоги и справочники, английские, немецкие, американские журналы по электронике и полупроводникам. Поиски, пробы, мучения, надежды и разочарования и опять поиски и пробы.

В лаборатории, под зеленым козырьком лампы, каждый день висела тучка папиросного дыма. Курили все — Юра и его лаборанты Стибун и Мария Михайловна, сокращенно Мами.

Заглядывал и Алехин, подсаживался к монтажному столу и тоже молча закуривал. Потом смотрел очередной опыт, когда стеклянный баллон, не выдержав высокого давления, разлетался в пыль. Из реле с коротким треском сыпались мелкие звездчатые искры, в импульснике лопались конденсаторы.

Юра отключал схему, никто ничего не говорил. Молча опять закуривали, вместо спичек передавая друг другу огонек папиросы.

Алехин дружески ударял Юру в плечо и уходил к себе в кабинет.

Чувство ярости и бессилия, точно спазм, сдавливало горло.

Юра хватал инструмент, который первым попадался под руку, и вдребезги разбивал остатки схемы.

Мами гасила свою папиросу, открывала сумку и доставала из нее зеркальце и губную помаду. Ярко обрисовывала губы: рабочий день закончился.

Стибун снимал плексигласовый защитный шлем, резиновые перчатки и убирал в шкаф.

Юра, засунув руки глубоко в карманы, смотрел в окно, курил, пытался успокоиться. В такие минуты почему-то особенно раздражала Мами с зеркальцем и помадой, хотя он знал, что она прекрасный работник.

Стибун и Мами прощались и уходили. Юра оставался в лаборатории один. Присаживался к монтажному столу и сидел до тех пор, пока не звонила по телефону Мариша или не появлялась уборщица Настя.

Беспокоила полная неподвижность — тело не свое, чужое. Похоже, что не просто ушибы или даже переломы, похоже, что ему конец. Эта мысль крадучись вползала в сознание, находила подтверждение — доска, пантопон, удары боли, от которых мутнеет сознание, молчаливые врачи и неестественно бодрый Илья. Хотелось гнать эту мысль, но она приходила в сумерки и осторожно подсаживалась, как кошка.

Почему Юхнин закончил осмотр так быстро и на все Юрины вопросы только ответил: «Дружок, терпение!»? Почему во время разговоров, которые возникли при консультации, тоже была поспешность? Юра пытался поймать тогда взгляд Ильи и не сумел. Старый товарищ не зря прятал глаза. Значит, что-то очень серьезное, значит, беда.

Окно палаты было приоткрыто, и ветер шуршал в занавесках. На стеклянном столике, рядом со стерилизатором, стояла в банке сирень.

Сегодня должна прийти Мариша, без которой так плохо и одиноко. Юра, в ожидании Мариши, часами стучит пальцами по доске. Не хочет, но стучит. Машинально.

Открылась дверь.

Юра приподнялся, но это была не Мариша, а Илья. Он подошел и улыбнулся. Юра стучал пальцами. Илья тихонько придавил его ладонь. Юра перестал стучать, он понял, что Илья пришел говорить и разговор будет трудным. Это видно по Илье. Юре стало страшно: подкралась и села кошка.

Он хотел помочь Илье и заговорить первым, но не смог. А ведь надо наконец спросить, что с ним? Почему даже сквозь наркотик прорывается боль? Почему эта каменная неподвижность? Неужели навсегда, навечно! Они уже знают — Илья, врачи, а не знают только он и Мариша. Если бы Мариша знала, он догадался бы по ее глазам.

Юра сказал:

— Илья, плохо?

Илья отошел к окну и начал глядеть во двор. Ладони сжаты за спиной, и Юра видит на рукавах халата пуговицы. Их две, два крестика. Мариша тоже всегда пришивает пуговицы крестиком.

— Ты хочешь правду? — спросил Илья, не оборачиваясь.

— А ты сам чего хочешь? Полуправду?

— Нет. Тоже правду.

— Тогда зачем спрашиваешь?

По коридору прошла сестра, слышно было, как она сняла трубку внутреннего телефона и вызвала аптеку.

Ладони Ильи по-прежнему сжаты.

— У меня поврежден позвоночник, говори, Илья! Да или нет?

Илья повернулся к нему:

— Да, Юра.

Пальцы опять застучали по доске. В коридоре голос сестры:

— Список на медикаменты я вам послала. Ну как же, Дмитрий Константинович!

Юра попросил:

— Илья, подойди ко мне.

Илья подошел.

— На столике флакон со спиртом для уколов.

— Ну?

— А на тумбочке стакан. Налей мне спирта.

— Ты с ума сошел!

— Илья, прошу. Иначе не сумею спросить ничего дальше.

Илья нашел под салфеткой на столике флакон со спиртом и налил в стакан. Потом спросил:

— Еще стакан есть?

— Нет. Возьми банку из-под цветов.

Илья вытащил цветы.

— Дай сюда. — Юра положил их около себя на одеяло.

Илья поделил спирт — себе в банку, Юре в стакан — и разбавил из графина водой. Воды поменьше. Они всегда пили спирт крепким.

Юра взял стакан.

— Ну? Вздрогнем.

Илья поднял банку:

— Вздрогнем.

Это был старый шутливый тост под спирт без закуски. Тост старых товарищей. Чокнулись и выпили. Илья хотел налить в банку воды и вновь поставить сирень.

— Не надо, — сказал Юра. — Пускай лежит рядом.

Помолчали. Илья ждал вопроса, самого неизбежного.

Юра, сжимая в пальцах стакан, задал этот вопрос:

— Доска, она навсегда? Или что-нибудь еще хуже? Только правду, Илья. Я прошу, Илюша. Я требую!

Илья медлит, ищет слова. Может быть, теперь обмануть? Полуправду сказать? Да, доска, но жизнь, все-таки жизнь, Юра. А правда, она страшнее доски.

Илья молчит.

— Значит, хуже, — тихо говорит Юра. Потом еще тише: — Я все понял, Илья.

Лицо его покрылось пятнами, сузились, напряглись глаза.

— Хочу, чтобы перевезли домой. Немедленно! Наркотиков ни грамма! Не позволю!