Валерий Роньшин - Как Наталья Николаевна съела поэта Пушкина и другие ужасные истории

— Рав-няйсь! Смир-р-р-но!.. Вот, Толян, разреши представить тебе членов нашего Общества палачей. Все они как один мастера своего дела! У каждого руки по локоть в крови, а у некоторых даже и по плечо. Мы и тебя решили в наше Общество принять.

Молчит Толик, от страха слово вымолвить не может.

— Ну что молчишь, будто крови в рот набрал? — спрашивает Василь Василич. — Рад, конечно?! Да, малыш, сегодня у тебя большой праздник. Так что проси все, что хочешь. Любое твое желание исполним.

— Да я не знаю, — мнется Толик, думая только о том, как бы ему отсюда смыться.

— Зато я знаю! — уверенно говорит Василь Василич. — Наверное, руки так и чешутся кому-нибудь голову отрубить?

— Ой, нет, — испугался Толик. — Я лучше домой пойду.

Но Василь Василич даже слушать не стал, открыл дверь в соседнюю комнату и провел туда Толика. А там стоит плаха, а рядом с ней лежит связанная по рукам и ногам… Эмма Петровна, учительница русского языка.

— Ну что, юный палач, — торжественно произнес Василь Василич, — принимайся за дело. Как у нас, палачей, говорится: одна голова хорошо, а без головы лучше.

— К-как же… э-это… — лепечет бедный Толик, — з-за ч-что?..

— Он еще спрашивает, — от души рассмеялся Василь Василич. — А кто тебе на прошлой неделе двойку по русскому влепил?.. Забыл что ли?!

— Так ведь я на доске слово «класс» неправильно написал, — пытается защитить учительницу Толик. — Я с одним «с» написал, а оно с двумя пишется.

— Да хоть с тремя! — сурово говорит Василь Василич. — Что ж теперь, за такую ерунду двойку ставить?! Руби, руби, не сомневайся. А то больно грамотные все стали.

Ну что тут будешь делать? Взял Толик топор и подошел к связанной Эмме Петровне.

— Эмма Петровна, — виновато вздыхает, — придется мне вам голову отрубить. Вы же сами учили, что старших надо всегда слушаться.

— А ты мне, Анатолий, понарошку голову отруби, — шепчет в ответ учительница. — А сам скорей беги к моему мужу, следователю Мошкину, и все ему расскажи. Кстати, его дядей Борей зовут.

Это были ее последние слова. Размахнулся Толик топором да и отрубил Эмме Петровне голову. И хоть он понарошку отрубил, голова так в корзину и упала.

Все палачи зааплодировали, а Василь Василич даже прослезился от радости.

— Достойная смена растет, — одобрительно похлопал он Толика по плечу. — Иди, Толянчик, домой. Отдыхай. Как у нас, палачей, говорится: сделал дело — гуляй смело.

Выскочил Толик из черного дома и припустил во весь дух. Прибегает к следователю Мошкину.

— Дядя Боря! Дядя Боря! — кричит с порога. — Я вашей жене, Эмме Петровне, голову отрубил!

— Ух ты! — отвечает следователь Мошкин. — Выходит, я теперь холостой!

— Да не в этом же дело! — продолжает кричать Толик. — В нашем городе полно палачей! А полиция про них ничего не знает!

— Полиция про них все знает, — говорит следователь.

— Тогда почему вы их не арестуете? — поразился Толик.

— А потому, — хитро прищурился Мошкин, — что это для негодяев слишком жирно будет. Не-е-т, я жду, когда их совесть мучить начнет.

Не успел следователь произнести эти слова, как дверь отворилась и на пороге появились… палачи во главе с Василь Василичем. На них жалко было смотреть, все такие несчастные, заплаканные.

— Не могу больше! — рванул на груди черную рубаху Василь Василич. — Что ж вы делаете-то, а?! Почему нас не арестовываете?! Мы же столько злодеяний совершили!

А следователь Мошкин, знай, посмеивается.

— Что, — спрашивает, — совесть замучила?

— Ой, замучила, — рыдают палачи, — ой, замучила, проклятая!

А Василь Василич — так тот прямо на колени бухнулся.

— Бери нас, Мошкин, и веди в тюрягу! — умоляет. — Пострадать хотим!

— Вы пострадать хотите, — хихикает следователь, — а я вам путевочки бесплатные на курорт. — И достает из кармана путевки. — Вот, пожалуйста, поезжайте отдыхать на Канары.

От такого неслыханного благородства палачи прямо обалдели. Стоят, как крови… ой, то есть, как воды в рот набрали. А следователь Мошкин интересуется ненароком:

— А вы всех оживили, кому головы поотрубали?

— Всех, всех, — заверил его Василь Василич. — А вашу жену, Эмму Петровну, в первую очередь.

— Ну спасибо за жену, — поблагодарил Мошкин. — Этого я вам никогда не забуду.

А тут и сама Эмма Петровна заходит — с большущим тортом.

— Сейчас, — говорит, — будем чай с тортиком пить. Вприглядку.

Расселись все вокруг стола и стали чай пить да на тортик поглядывать. Но ничего не поделаешь, вприглядку иначе нельзя.

Попили все чаю (без сахара, зато по два стакана), и Эмма Петровна начала гостей выпроваживать:

— Идите, идите. А то моему Мошкину надо сегодня еще белье постирать да полы помыть.

Короче, палачи отправились на Канары, а Толик потопал домой.

И знаете, что ему учительница на прощание сказала?

— Ты теперь, Анатолий, слово «класс» можешь вообще без двух «с» писать. Пятерка по русскому за год тебе обеспечена.

Жил-был я. И писал всякие страшилки. Писал-писал и, в конце концов, обо всем страшилки написал. И вот сижу я у окна, а за окном снег идет. «О! — думаю, — напишу-ка я страшилку про черный снег». И тут же вспоминаю, что была у меня уже такая страшилка. И про черное молоко, кстати говоря, у меня тоже была страшилка. Или вот, к примеру, гав-гавкнет на улице собака — а у меня и про собаку-призрак страшилочка имеется; да и про кошку-привидение, кстати сказать, тоже. И про самолеты, которые исчезают непонятно куда; и про поезда-невидимки, которые мчатся невидимыми; и про корабли с мертвецами, которые плавают по Мертвому морю.

И вот как-то раз плыву я сам по Невскому… ой, то есть иду. И куда ни гляну, обо всем у меня уже страшилки написаны.

И тут вдруг подходит ко мне человек в черных очках, черных перчатках, черной куртке… Короче, во всем черном.

— Здравствуйте, Валерий Михайлович, — говорит.

— Здрасьте, здрасьте, — отвечаю.

— Вы меня не узнали? — спрашивает он.

— Узнал, конечно. Я же про вас страшилку написал. «Палач Толик».

— Совершенно верно, — кивает человек в черном. — А сейчас, стало быть, ничего не пишете?

— Не пишу, — отвечаю.

— Исписались, что ли? — усмехается он.

— Да нет, — говорю, — просто обо всем уже страшилки написал.

— А вот и не обо всем, — возражает человек в черном.

— Да вроде, обо всем.

— Нет, не обо всем.

— Да вроде бы, обо всем.

— Нет, не обо всем.

— Да вроде бы, обо всем.

— Нет, не обо всем.

Секунд шестьдесят мы так с ним препирались, а может быть, даже и целую минуту. А потом я и спрашиваю:

— Ну, хорошо, а о чем я, по-вашему, еще не написал страшилку?

— Не о чем, а — о ком, — уточнил человек в черном. — Идемте, покажу.

И мы пошли.