Олег Бедарев - Мы с Витькой [Повесть]

— Зачем же? — говорит тот. — У меня свой улов.

На его веревочке несколько окуней, четыре плотицы и даже голавлик. С таким уловом не стыдно показаться деду Никанору. А как же мне с моим жалким окушком? У Витьки и то положение лучше — у него нет ни окушка, ни прутика.

— Брошу я его, чего нести! Ни то ни се! — говорю я, стараясь не показывать виду, что меня терзает этот позорный улов.

— Нехорошо, не по-рыбацки, — замечает Сенька: — если уж бросать, так надо было в реку, пока он живой был. Пусть бы подрастал.

— Так возьми его, — прошу я.

— Ладно, давай. Все равно в одно место. Бабка Аграфена куда ни есть употребит.

«Сенька, наверное, пожалел меня», — подумалось мне и захотелось как-то загладить впечатление.

— Удочки — это просто баловство, — вспоминаю я где-то слышанную фразу.

— Почему — баловство? — удивленно глядит на меня Сенька.

— На удочку разве много поймаешь?

— Если пойти на утреннюю зорю, да поставить висули, то можно килограмма два-три принести.

Я ничего не знаю о висулях, но не подаю виду и продолжаю рыбацкий разговор:

— По-настоящему рыбу ловят всякими снастями: тралами, неводами…

— То промышленный лов в морях, на больших реках, — спокойно возражает Сенька, — там и специальные суда, и базы, и траулеры…

Все, о чем я говорю, Сеньке известно не хуже меня. Я уже знаю, его не так просто удивить. Даже когда мы показывали наши богатства, он и то остался совершенно спокойным.

— Компас, — произнес он равнодушно, повертев прибор в руках и возвращая Витьке, — здесь он ни к чему… Как у нас в классе, — сказал он про нашу географическую карту, — только наша поновее.

Единственное, что привлекло его внимание, это мой перочинный ножик с двумя лезвиями, отверткой, шилом и штопором. Сенька долго вертел его в руках, открывая и рассматривая каждый прибор в отдельности. Потом по очереди дохнул на лезвия и, проследив, как с них сходит туманный налет, заявил:

— Сталь настоящая.

И это все, что он сказал, хотя я видел ясно, что нож ему понравился не только за сталь. Но такой был Сенька парень.

Вот и сейчас он показал такое знание способов всевозможной рыбной ловли, что я уже был не рад, что затеял этот разговор. А Сенька то и дело ставил меня в тупик своими вопросами.

— Для маленьких рек есть своя снасть, — пытался я как-нибудь закончить разговор.

— Знаю я тут один старенький бредешок. Если хотите, можно попросить, — вдруг предложил Сенька.

— Вот это другое дело, — согласился я, хотя не имел ни малейшего представления ни о бредешке, ни о том, что и как с ним делать.

Сенька принес обещанный «бредешок». За этим странным словом скрывалось всего-навсего метра три-четыре сетки, плетенной мелкими ячейками из тонкой бечевки. Высота сетки, может быть, немногим превышает метр. По бокам две палки, сверху — поплавки из березовой коры, снизу — грузила из обожженной глины. В середине сетка вывязана мешком, который именуют мотней. В конце мотни завязан камень, оттягивающий ее.

Двое рыбаков берут это немудрящее приспособление за палки, растягивают его и волокут по реке. Третий с длинным шестом идет навстречу и производит возможно больше шума. Для этого он бьет по воде шестом-ботом, лягает воду ногами, наводя панику на рыбу. Та с перепугу бросается к бредешку, по глупости принимает горловину за сквозной проход и попадается в мотню. Бредешок поднимают над водой или выволакивают на берег и выбирают из мотни рыбу.

Я думаю, название «бредешок» произошло вот каким образом. Рыболовы идут вброд, бредут по реке. От слова «брести» снасть назвали бреднем, но это когда он большой, а маленький называют уменьшительным — бредешок.

Наш маленький бредень от долгого служения рыбакам или от небрежного к себе отношения был весь в дырах. Пришлось его залатывать. При помощи суровых ниток, пожертвованных бабкой Аграфеной, мы довольно успешно справились с этой задачей. Сенька подобрал бот.

Мы с Витькой были готовы сейчас же ринуться в наступление на рыбу. Но оказалось, что надо было еще во что-то одеться. Сенька просто засмеялся, когда мы высказали намерение отправиться в том, в чем были, — в трусиках, курточках и босиком.

— Да вы все ноги побьете. Там выбирать дорогу некогда — коряги, камни…

— Ладно, ноги обуем, а одежда зачем? — спросил я.

— А кусты, а комары? Да, потом, и замерзнешь. Ведь не пять минут, а часа три-четыре в воде пробудешь. Чего доброго, дождь пойдет, — сказал Сенька, взглянув на небо, по которому ползли подозрительные тучки.

Мы сдались и начали соображать, во что можем нарядиться. Плохо бы нам пришлось, если бы не бабка Аграфена.

Костюм рыболова с бреднем настолько необычен, что о нем стоит рассказать поподробнее. На ноги, обернутые в несколько рядов портянками, обуваются ступни. Ступни — это вроде тапочек, плетут их из бересты. В них работают на огороде, ходят в хлев доить коров. Но самое главное — ступнями трут полы, предварительно посыпав их речным песком. Полы становятся белыми, как новые.

Бабка Аграфена вынесла из чулана две пары старых ступней и одну пару совсем новых. Я по жадности выбрал новую. Остальная наша одежда состояла из всего того, что пришло в полную непригодность. Старые дедовы штаны из суровины, залатанные и перелатанные бабкины кофты, какие-то рваные рубахи. Не сразу придумаешь, что с ними делать, как их надевать.

Наконец все это кое-как надето и при помощи завязок и подпоясок закреплено. И странно, что в таких разнообразных одеждах мы становимся похожими друг на друга, словно близнецы.

— Вот здорово! — смеется Витька. — Мать родная не различит!

Правда, Сенька немного отличался от нас. У него через плечо на веревке надета холщовая торба для рыбы: ведь он возглавляет нашу рыболовецкую бригаду.

Дед Никанор и бабка Аграфена напутствуют нас, желают «ни пуха ни пера».

Сенька вспоминает, что мы отправляемся без спичек, и бабка выносит начатый коробок. Сенька прячет его в кепку, предварительно обернув в тряпицу. Дед обещает подпереть воду — закрыть все щиты плотины, чтобы внизу, где мы будем ловить, стало мельче.

Поднимаем бредешок на плечи и двигаем по берегу. По плану, разработанному Сенькой, мы должны пройти километра три, потом подняться рекой до самой мельницы. Мы с бреднем шествуем позади, а Сенька — впереди с шестом на плече.

Если бы ребята, особенно девчонки с нашего двора, в эту минуту повстречали нас, то, наверное, попадали бы от смеха, увидев наш необыкновенный наряд и наши серьезные лица. Подумав об этом, я развеселился, но ненадолго.

Скоро я почувствовал ошибку в выборе ступней. Новые, необмятые, они терли в подъеме и давили пальцы.

— Постой, ребята, — прошу я, — ногу трет.