Олег Бедарев - Мы с Витькой [Повесть]

— Куда теперь идти? — пожимает плечами Витька.

Почему он спрашивает меня, когда я тоже не имею ни малейшего представления о дороге! Меня это злит.

— Закудакал! «Куда, куда»!.. А я почем знаю! — отвечаю я резко.

Ставим корзинки под развесистой сосной и расходимся один на левую, другой на правую дорогу. Проходит, может быть, две или три минуты. Я уже отчаиваюсь что-нибудь определить, но тут раздается Витькин радостный крик:

— Серега! Ветка!

Я подбегаю к другу и вижу сломанный дядей Васей сучок на низкорослой ольхе. «А если бы не дядя Вася?» — думаю я. Но сейчас не время размышлять.

— Айда за корзинками, да прибавим шагу, а то скоро совсем стемнеет, — говорю я.

И мы бежим к сосне.

Но как мы ни прибавляем шагу, как ни спешим, а до поворота на лесную дорогу добираемся уже в сгустившихся сумерках. Когда входим в лес, то кажется, будто нам на глаза надели темные очки, через которые наблюдают затмение солнца. Но солнца сейчас уже нет. Даже слабого красноватого отблеска его лучей не осталось на вершинах деревьев. Только там, в просветах между ветвями, виднеется небо с редкими звездами.

Мы торопливо шагаем по лесной дороге. Безмолвие обступает нас со всех сторон. Даже на небольшом расстоянии едва различаются темные силуэты сосновых стволов. Еще совсем недавно, днем, мы проходили здесь втроем и зеленый бор казался таким веселым, почему же сейчас эта тревожная тишина вызывает страх?

— Сказал бы хоть что-нибудь, — прошу я Витьку.

Говорю же я это для того, чтобы разорвать гнетущую тишину и отогнать мрачные мысли. Но голос мой звучит тихо и хрипло, будто чужой. Горло словно перехватило тугой резиной.

— Что я скажу? — так же глухо отзывается Витька.

— Хоть чего-нибудь…

— Давай бежать, — предлагает он, и я понимаю, что ему тоже страшно в лесу.

Но мы не бежим, потому что бежать еще страшнее. Кажется, побеги — и все страшное бросится следом за тобой, зашумит, затопает ногами. Нет, надо идти шагом, но только нельзя молчать. И я пересиливаю себя, начинаю говорить, стараясь произносить слова громко и уверенно:

— Сейчас придем. Бабка, наверное, молоко и хлеб на крыльце поставила. Поедим — и спать на сеновал. Здорово!

Но Витька и теперь ничего не отвечает. Тишина и темень снова подступают со всех сторон. Едва различимые темные силуэты деревьев пугают своим загадочным безмолвием.

— Что ж ты молчишь? — спрашиваю я.

— А что?

— Разве не проголодался?

— Проголодался.

— Спать хочешь?

— Хочу.

— А что ты больше хочешь: спать или есть?

— То и другое…

— И я тоже…

Наступает пауза. Опять тревога вселяется в сердце.

— Что ж ты замолчал? — спрашивает теперь Витька.

— Смотри, вроде лес кончается, — говорю я вместо ответа.

Мы выходим из мрачного бора на заливной луг. Правда, светлее не становится. Небо на той стороне, за мельницей, еще светится зеленоватым отблеском зари, от чего лес и берег кажутся темнее. На этом черном фоне не видно никаких ближних предметов. Зато отчетливо слышен шум воды у мельничной плотины. А прибрежный луг исхожен вдоль и поперек, знаком до мельчайших подробностей. Каждую кочку узнаешь под ногой, каждую возвышенность, каждую ямку.

— На мельнице свету нет. Спать легли, — говорит Витька, и меня радует его повеселевший голос.

— Конечно, легли: сейчас полдвенадцатого, не меньше, — говорю я, опять поглядев на небо.

Сейчас я бы мог говорить без умолку, но уже нет необходимости, да и усталость овладевает мной. Кринка молока, лежащий поверх нее ломоть душистого черного хлеба, сеновал с постелью под самой крышей, словно магнит, притягивают меня, и я ускоряю шаг. Мысленно я уже там, где шумит у плотины вода.

И вдруг кто-то хватает меня за плечо, сильно ударяет в лицо, а когда я падаю, одной рукой хватает за шею и больно царапает. Другой рукой бьет по боку. Следующий резкий удар я получаю, видимо, ногой, ниже поясницы.

Падая, ору не своим голосом и почти теряю сознание в ожидании новых ударов. Но ударов не следует. Вместо этого слышу взволнованный, полный тревоги голос друга:

— Сережа, что ты?

Витька касается меня рукой, и я судорожно хватаюсь за него. Из груди моей вырывается стон.

— Сережа, что с тобой? — чуть не плачет Витька.

— A-а! Что со мной? — Я сажусь и еще крепче прижимаюсь к другу. — Меня ударили…

— Кто ударил?

— Не знаю…

— Что-то трещало. Ты, наверное, в куст влетел.

С земли, снизу, на фоне неба мне видны очертания уродливых сучков. Теперь я хорошо узнаю эту засохшую черемуху с молодыми побегами возле старого, отжившего ствола. Стоит она всего-навсего метрах в ста от плотины. Я в темноте прямо лицом ударился в сухой ствол, а падая, попал в объятия сучков.

— Здорово ударился? — спрашивает Витька и глупо смеется.

— Смеешься? — злюсь я. — Смейся, смейся!..

Но именно эта злость быстрей всего привела меня в нормальное состояние. Поднялся, ощупью нашел корзинку, и мы молча двинулись дальше.

Я долго не могу заснуть. Подо мной шуршит сено. Даже когда я не шевелюсь, оно шумит, будто где мышонок пробирается. Только закрою глаза — вижу грибы: большие, поменьше, совсем маленькие — крепкие, тугие белые грибы. Это начинает надоедать, и мне очень хочется заснуть.

Ноют ноги в икрах. Боль знакомая, от ходьбы — я испытывал ее раньше. Болят плечи и мускулы рук: натянула корзинка с грибами. Хочу вспомнить еще что-то. Перед глазами проплывают темные силуэты деревьев в ночном бору, но сейчас мне уже не страшно. Передо мной возникает сухое дерево черемухи, растопырившее корявые, неуклюжие засохшие сучья…

Надо мной склоняется мама. Я разглядываю ее доброе лицо и узнаю каждую морщинку возле глаз, на переносице, на лбу. Мама гладит меня по голове. Я знаю, все это мне кажется. Мама далеко, а я лежу в сарае на сене. Становится грустно.

Быть может, именно в эту ночь далеко от дома, на сеновале мельницы, я впервые так ясно понимаю, как мне дорога, как нужна мама. Мне вспоминаются последние минуты перед отъездом из родного дома. Мама стоит, опершись руками о стол, а я с рюкзаком в руках — у дверей.

«Что ж, сынок, счастливого пути, — говорит мама, — ты большой стал, без меня дорогу найдешь».

Я хочу спросить маму: разве она не поедет на вокзал? Но из коридора доносится Витькин голос: «Серега, скоро ты?» Я мнусь в нерешительности, а мама смотрит на меня, и в глазах у нее такое, чего раньше я никогда не замечал.

«Иди, сынок, счастливого пути», — говорит она, подходит, целует в лоб и, тихонько подталкивая, выпроваживает в коридор.

Я смотрю в ее глаза, они все такие же необычные. Что-то хочу сказать, но мама закрывает дверь, а ко мне подскакивает Витька и тащит к дверям:

«Пошли, пошли, дядя Вася ждет внизу…»