Олег Бедарев - Мы с Витькой [Повесть]

Клубок скатился с бабкиных колен, я поднял его и положил обратно, но старуха как будто не заметила этого. Я вспомнил сегодняшний разговор на реке с Витькой и решился спросить:

— Бабушка, вы всю жизнь здесь живете?

— Нет, сынок, девкой с отцом да матерью в Юхине жила.

— А больше никуда не ездили? В города?..

— Приходилось. Помоложе была одного разу в губернию ходила, туда и обратно пешки…

— Почему же пешком, а не по железной дороге?

— Тогда еще и не было ее, дороги-то, здеся…

— Скучно, бабушка, на одном месте?

Я задал последний вопрос и сам испугался: а вдруг старая женщина обидится? Но она ответила без всякой обиды:

— Некогда скучать было. — Вздохнула и добавила: — Пятерых сыновей вырастила…

Я знал, что из всех сыновей война оставила ей одного только Василия Никаноровича, и больше не задавал вопросов.

Дедовы кости болели не зря. Той же ночью подул холодный ветер, к утру все небо затянуло низкими серовато-синими облаками, то и дело сеявшими на землю мелкий, нудный дождь.

— Мой барометр не ошибется, — говорил дед Никанор, как будто довольный и ломотой в суставах и дождем.

Но уже на третий день дед ворчал и сердился на дождь, на ветер, на тучи. Хотя ему ничто не мешало с утра брать топор и отправляться на мельницу, где он беспрестанно что-то чинил, дед все же не забывал по нескольку раз на день помянуть недобрым словом непогоду.

— Эк ведь его не ко времени прорвало! День и ночь ровно из худого сита! — ругался он, отряхивая на крыльце сырую телогрейку, перед тем как войти в избу.

Бабка делала вид, что ее не касается погода. Она жаловалась и ворчала не больше, чем в хорошие солнечные дни, и продолжала так же суетиться по хозяйству с утра до вечера.

Больше всех надоела дождливая погода нам с Витькой. Она лишала нас свободы, к которой мы успели привыкнуть на мельнице. Дождь зажал нас в четырех стенах. Несколько раз мы пытались выскочить на улицу, но холод и дождь снова загоняли нас в избу. Мы вспомнили, может быть в первый раз за все время, о книжках, оставшихся в Москве, об играх, которые возможны дома, о радио и кино. Но от этих воспоминаний веселее не становилось.

— Полезем на чердак, — предложил я.

Но как только мы забрались на первые скрипучие ступени, появилась бабка Аграфена и прогнала нас с лестницы.

Тогда мы забрались на низкие полати и, разложив там в полумраке карту и компас, принялись разглядывать маршруты экспедиций, о которых так много мечтали в ванной комнате. Сначала это занятие навевало грустные воспоминания, но мало-помалу путешествия нас увлекли и захватили. Не помню, кому принадлежала идея, но скоро наш корабль, готовый отправиться в далекую северную экспедицию, уже покачивался на волнах возле причала Химкинского речного порта в Москве.

Прозвучал прощальный гудок. Мы помахали рукой ребятам с нашего двора, оставшимся на берегу, и по каналу потопали сперва в Московское, потом в Рыбинское море. Скоро по Шексне и Мариинской водной системе добрались до Беломорско-Балтийского канала, оставив позади широкие водные просторы Онежского озера. Открывался прямой путь в Белое море.

— Выбрать якорь! Отдать носовую, трави кормовую! — то и дело раздавались на полатях команды.

Экспедиция была в самом разгаре, но тут послышался сердитый бабкин голос:

— Что орете, оглашенные! В ушах от вас ломит!

Мы вынуждены были перейти на шепот, от чего сразу полати превратились в полати, исчезли и канал и живописные берега, волны перестали биться о борт корабля.

— Давай говорить на тарабарском языке, чтобы бабка ничего не понимала, — предложил Витька, — вроде мы ведем иностранный корабль.

— По нашему-то каналу — иностранный? — возразил я.

— А почему? Польский, чешский или румынский… — ответил Витька.

— Пое-хтары, впере-хтары! — согласился я, сразу переходя на иностранную речь.

— Дава-хтары, грузи-хтары топли-хтары! — вдруг приказывает Витька.

— Возьме-хтары топли-хтары в Арха-хтарынгельске-хтары, — не соглашаюсь я, движимый желанием скорее добраться до Белого моря, а самое главное — возмущенный начальственным тоном приятеля.

Витька начинает уверять меня, будто топливо кончается, когда я точно знаю, что у нас еще полон трюм угля. Разгорается шумный спор. Он привлекает внимание бабки. На этот раз она обещает ухватом навести у нас на корабле порядок.

— Вечно ты споришь! — обвиняет меня Витька, хотя виновен прежде всего он сам.

Через пять минут, поругавшись на всю жизнь, мы разошлись по разным углам. Витька около окна продолжает рассматривать карту. Я надеваю ступни и собираюсь идти на улицу.

— Куда это тебя несет? — сурово спрашивает бабка.

— Пойду к деду. Может, чего помочь надо, — отвечаю я и ловлю себя на желании быть похожим на Сеньку, говорить такими же словами, тем же тоном, как и он.

Бабка снимает со стены свою телогрейку и протягивает мне:

— Надень. Холодно, поди, на дворе-то, — говорит она.

Деда нахожу под навесом мельничного сарая. Сидит он прямо на жернове и насекает его при помощи небольшого зубила и молотка. Я долго стою, переминаясь с ноги на ногу, примериваясь, чем могу быть полезен деду. А Никанор Николаевич смотрит на меня и сам предлагает:

— Хошь дело дам?

— Давайте, — охотно соглашаюсь я.

— На, — подает он мне молоток.

Мне показалось, что дед хочет заставить меня насекать жернов, и я сейчас же отказываюсь:

— Да я…

— Возьми и распрямляй гвозди, — перебивает меня дед, показывая рукой на ящик, стоящий у стены мельницы. — Погода установится, надо будет крышу ремонтировать. Лучина у меня есть, а вот гвозди, сам видишь, какие…

Время шло незаметно. Когда, покончив с гвоздями, я выглянул из-под навеса, дождь перестал. Тучи торопливо неслись к востоку.

— Если коту на штаны выкроишь голубого неба, непременно ведро установится, — сказал Никанор Николаевич, задирая голову кверху.

Заметно потеплело. Временами солнечные лучи пробивались через голубые окна в тучах и весело освещали реку, берег. И тогда над рекой поднимались легкие хлопья тумана. Поднимались они и над просыхающими крышами мельничных построек.

И сразу все вокруг будто встрепенулось и повеселело. Звонче запели птицы в прибрежных кустах, заиграла рыба в реке. Ей сейчас было чем поживиться: шальная дождевая вода посмывала с берега червяков и зазевавшихся козявок. Какая-то солидная рыбина тяжело шевельнула воду. А вот там беспечная уклейка вылетела из воды, блеснула, точно лезвие ножа, и опять упала в родную реку. Пошли торопливые волны и пропали. Пара беспокойных трясогузок опустилась на песок недалеко от нашего навеса и, поблескивая черными бусинками глаз, потребовала: