Марк Поповский - Люди среди людей

- Боялся, что не узнаю вас, - пробасил мужчина, неуверенно протягивая большую руку. - Но теперь вижу, что мое беспокойство напрасно. За пятнадцать лет сам я изменился несравненно более, чем вы, мосье.

Широкая улыбка и дружелюбно рокочущий голос сразу развеяли сомнения.

- Клер, журналист Анри Клер! - Хавкин радостно сжал руку давнего знакомца.

Вот так встреча! Пятнадцать! Да, ровно пятнадцать лет прошло с тех пор, как корреспондент «Иллюстрасьон» попытался напечатать сенсационное известие об открытиях безвестного препаратора из Пастеровского института. Перемены? За полтора- десятилетия их больше чем достаточно. И, увы, касаются они не только внешности…

Они стояли среди толпы, не разнимая рук и нежно оглядывая друг друга. Нежно и требовательно. С внешностью все пока еще обстоит благополучно. Конечно, морщпны, конечно, усталые и горькие складки у губ и над переносицей, но не в этом дело. Двое мужчин вглядываются друг в друга, надеясь проникнуть в те перемены, что произошли в душах, характерах, взглядах. Не изменила ли их слава? Анри Клер, научный и политический обозреватель парижской «Матэн», известен ныне своими статьями далеко за пределами Франции и даже Европы. Не разъел ли яд славы днища когда-то добротного корабля? Двое мужчин всегда до сих пор чувствовали себя союзниками. Правда, с 1892 года им ни разу не пришлось встретиться, но они никогда не теряли друг друга из виду. И в 1895-м, когда закончилось первое испытание противохолерной вакцины, и два года спустя гкогда противочумный препарат начал спасать население Бомбея, Хавкин, несмотря на свою острую антипатию к газетчикам и газетной славе, по просьбе Клера давал интервью для парижской прессы. В 1899-м бактериолог, опять-таки по просьбе французского друга, публично опроверг слухи о том, что в Париж якобы занесена чума. Миллионы жителей города были избавлены от ненужных волнений. Зато Клер первым среди журналистов откликнулся на «бедствия в Малковале». Он не поленился собрать на страницах «Матэн» отзывы крупнейших ученых о противочумной вакцине и ее творце и дал серьезный бой врагам бомбейского бактериолога. Как не порадоваться счастливому случаю, что свел двух союзников-друзей на вокзальной площади!

- Дело не в случайности, дорогой метр, - гудит Клер.

- Уж не станете ли вы утверждать, Анри, что отправились встречать меня по наущению своей блистательной интуиции?

- На этот раз нет, - улыбнулся Клер. - Мы, журналисты, считаем, что мать интуиции - информация. Информация же о вашем приезде облетела вчера все вечерние газеты, так что всякий, кто пожелал бы приветствовать вас, попросту мог приехать на вокзал к приходу курьерского.

Всегдашняя боязнь газетной шумихи заставила Хавкина насторожиться.

- Вы, значит, приехали приветствовать меня? От своего имени или опять от лица читателей «Матэн»?

- От себя и еще кое от кого, - многозначительно поднял брови журналист. - Вы даже не догадываетесь, Вольдемар, как много людей радуется сегодня вашему приезду в Париж!

Они спустились к стоянке извозчичьих экипажей, и Клер распахнул перед ученым дверцы старомодного закрытого фиакра. Это был предусмотрительный выбор: в доживающем свой век, темноватом и тесном ящике на колесах все-таки теплее, чем в современном открытом экипаже. Но куда они направляются? Извозчик, сидящий на козлах снаружи, ни о чем не спрашивая, щелкнул бичом, и пара крупных лошадей начала выволакивать карету с людной привокзальной площади на улицу Сен-Дени. Клер как ни в чем не бывало покачивался на кожаных подушках. Доктор Хавкин не должен ни о чем беспокоиться. Номер в гостинице заказан, завтрак тоже.

Слушая густой глуховатый голос друга, Хавкин почти физически ощутил, как разливается по телу покой. Впервые, может быть, за многие годы кто-то взял на себя заботу о нем. Не за деньги, не из расчета, а просто так, из человеческой симпатии. Было непривычно и радостно. До предела натянутая внутренняя струна вдруг обмякла, ослабела. Он опустил веки, чтобы не выдать себя.

В Лондоне и Берлине тоже есть симпатичные ему люди. Рональд Росс, Симпсон, Райт, Роберт Кох пишут ободряющие письма, выступают с защитой в печати. Есть доброжелательные коллеги и в Париже, и в Индии. Но они остаются коллегами - научными единомышленниками, связанными между собой родством идей, стремлением к истине. Но и только. Прежде Хавкину казалось: этого достаточно. Но когда большая часть жизни позади, слову «друг» начинаешь придавать куда более серьезное значение. Даже сторонники поговаривают сейчас, что Хавкин становится суховатым, Хавкин бывает надменным. Это правда. Пять лет непрерывной борьбы иссушили и ожесточили его. Жизнь в холодных, с застоявшимися, чужими запахами гостиничных номерах, неуверенность в завтрашнем дне, жизнь без любимого труда и настоящих друзей хоть у кого испортит характер. Человек не может только отдавать…

Удивительно, но в Индии он никогда не задумывался над этим. Трата сил и там была немалой: опасное соседство чумы, ратоборство с религиозным фанатизмом одних и чиновной тупостью других, тяготы тропического климата и чуждых обычаев. Но что-то там непрерывно поддерживало его. Что? Может быть, благодарный взгляд матери, которой вакцина вернула обреченного ребенка? Или добрая улыбка выздоравливающего? А многие ли из тех, кто аплодирует в Лондонском Королевском обществе на лекциях доктора Хавкина, одаривают его потом личным теплом и вниманием?

Клер раздвигает кожаные занавески на окошках кареты. Туман на улицах рассеялся, и жизнерадостный красавец Париж сразу начинает обольщать приезжего. Старенькая, слишком высокая на своих огромных колесах карета катится по широченному Севастопольскому бульвару. Вокруг в несколько рядов извозчики, автомобили, омнибусы. Деревья сбрасывают последние листья, зато многоцветны плащи и накидки парижанок. На перекрестке, где карету на минуту затирают между желтых и синих омнибусов, сидящие на империале пассажиры норовят заглянуть в оконца кареты или легонько постучать в стекло зонтиком. На мелькающих снаружи лицах веселое любопытство. Это давняя, узаконенная в Париже игра, на которую не принято обижаться.

- Наш город не позволяет грустить, - будто угадывая мысли спутника, говорит Клер. - Когда в моем доме случается неприятность, я беру Луиз за руку, и мы отправляемся просто бродить по улицам. И, знаете, всегда возвращаемся в отличном расположении духа. Париж - прекрасное лекарство от всех болезней.

Да, Париж умеет врачевать душевные раны. Остались позади сенские мосты, карета пересекла аристократический Сен-Жермен и мчит дальше на юг, все глубже и глубже проникая в квартал науки, район лицеев, институтов, больниц. Здесь все памятно и мило бывшему препаратору Пастеровского института. Ровные ряды окон библиотеки Сент-Женевьев рождают в памяти те далекие зимы, когда Вольдемар в обществе таких же, как он, бедняков от науки по целым дням укрывался от холода и одиночества в натопленных залах «публички». Цепочка ламп под зелеными стеклянными абажурами вдоль длинных столов, сотни склоненных над книгами юношеских голов…