Марк Поповский - Люди среди людей

Теперь придется, пожалуй, принять предложение Джогендра Датта.

И не только потому, что доктор добрый и заботливый человек. (Кстати, в гостиничном номере, который он снял, Хавкин все равно не смог бы прожить больше двух суток - для него это слишком дорого.) Но с эмигрантами стоит познакомиться ради них самих. В Индии с их мнением считается не только оппозиционная интеллигенция и местные молодые промышленники, но даже, как это ни странно, сами англичане. В Лондоне и Дели ненавидят парижскую колонию, но слишком раздражать революционеров не решаются. Надо воспользоваться этой игрой (хотя, как и всякая политическая игра, эта не очень-то симпатична ученому), чтобы не мытьем, так катаньем вернуть вакцине в Индии официальное признание. Решено: он будет ждать доктора в семь вечера. У Датта радостно вспыхнули глаза. Отлично! Ровно в семь. А пока он убегает. У него сегодня куча дел.

- До вечера, мистер Хавкин!

- До вечера, мосье Датт!

У кого была такая же манера - стремительно появляться с полным коробом новостей и тут же стремглав мчаться невесть куда? Ах да - Вильбушевич. Датт с Иваном даже немного похожи внешностью: невысокие, подвижные, полные страстного нетерпения, когда дело идет о судьбах дорогой им идеи. Клер качает головой: да, да, герои его ежемесячных отчетов все таковы. Они горят, как свечи, подожженные с двух концов, нередко кончая свои дни в больнице для туберкулезных. И все же нельзя не позавидовать этим безумцам.

Хавкин щелкнул крышкой часов. Четверть одиннадцатого. С одиннадцати до двенадцати лучшее время для разговора с Ру. В течение часа директор института принимает посетителей по научным вопросам.

- Вы подготовились к этому разговору?

В вопросе Клера слышится настороженность.

- Разве воспитаннику Дома Пастера следует опасаться чего-нибудь со стороны своих учителей?

- Ничего… Кроме разве равнодушия… - Клер открыл коробку папирос.

- Спасибо. Не курю.

Журналист пустил струю дыма в огненное жерло камина. Торопиться некуда. От гостиницы до института не более пятнадцати минут ходу. А между тем он убежден: только равнодушием можно объяснить тот факт, что сейчас, когда почти все крупнейшие бактериологические учреждения мира выяснили свое отношение к трагедии, случившейся в Малковале, молчит только Пастеровский институт.

- Случайность… - Хавкин произносит это тихо, почти беззвучно. Ему действительно хочется, чтобы инцидент оказался случайным.

- Не думаю. - Клер затянулся, поднял кверху рыжеватые брови, прищурился. - Не думаю. Нынешней весной сестра Вильбушевича, доктор Нажотт-Вильбушевич, на страницах «Пресс медикаль» выразила свое резкое несогласие с решением Индийского правительства. Бактериологи Англии, Бельгии, Германии шлют англо-индийской администрации свои протесты, а Ру… Не сердитесь, дорогой Вольдемар, но это мало похоже на простую случайность.

Они выходят на улицу. Клер хотел бы проводить друга до института, с тем чтобы подождать конца переговоров. Если, конечно, Хавкин не возражает. Сырость сразу забирается под плащи. Хавкин ежится, поднимает воротник. Конечно, они пойдут вместе, и Анри убедится, что поспешил с выводами. Не может быть, чтобы Ру и Илья Ильич Мечников не присоединили свой голос к протесту всех честных ученых. Ведь этого требует честь самой науки…

Скромная уличка Дюто встречает их рядами тихих особнячков, где в каждом окне - цветы. Трехэтажное здание Института Пастера, выстроенное в стиле Людовика XIII, с мансардами и зеленым двориком, мало чем отличается от окружающих домов. Былые страсти вокруг Дома Пастера забыты. Париж гордится институтом, как он гордится Эйфелевой башней, оперой или законом о всеобщем избирательном праве. Бактериологов теперь приглашают на обеды к президенту, их дом показывают коронованным и некоронованным гостям Франции. Правда, государство не выделяет своим любимцам ни сантима из бюджета, зато институт обладает полной независимостью. Здесь находит приют ученый любой страны, любой ориентации, здесь привечают всякого, кто приезжает за знаниями, а не за богатством и славой. Нет, Вольдемару Хавкину ничто тут не угрожает. И меньше всего равнодушие…

Несколько дней тому назад в «Таймс» было напечатано письмо проф. Р. Росса о несправедливости, жертвой которой стал В. Хавкин. До этого «Британский медицинский журнал», «Ланцет» и «Журнал тропической медицины» изложили все фазы борьбы, которую в течение четырех лет ведет один человек против административных властей, чтобы в конце концов добиться признания истины.

Французский медицинский мир не может равнодушно пройти мимо этого сражения, которое предпринял один из наиболее достойных учеников Пастера… В настоящее время опыты показали, что столбнячный яд не вырос в склянке, наполненной вакциной, а проник в нее только в Мал-ковале при открывании. Открывая флакон, препаратор уронил пинцет на землю. Когда он поднял его, то, вместо того чтобы прокалить на огне, ограничился тем, что просто прополоскал инструмент в карболовой воде. После этого тем же пинцетом он открыл следующую склянку с вакциной, которая и оказалась роковой. Нельзя забывать, что тропическая почва, особенно в Индии, гораздо больше заражена столбнячными микробами, чем почва в умеренной зоне…

Хавкин не может принять ни порицания Индийской комиссии, ни сомнений Листеровского института. И мы вместе с профессором Симпсоном и Рональдом Россом восхищаемся настойчивостью, с которой он борется за официальное восстановление научно доказанной истины.

Нажотт-Вилъбушевич,

доктор медицины.

Из статьи в журнале «Пресс медикаль»

Париж, 25 мая 1907 года.

В английской Палате общин официально сообщено, что в первые шесть месяцев 1907 года от чумы в Пенджабе умерло 632 953 человека, а по всей Индии погибло один миллион шестьдесят тысяч шестьдесят семь человек .

«Русский врач»,

№27, 1907 год.

Издателю газеты «Таймс»

от проф. Рональда Росса

Сэр, мое письмо, опубликованное в «Таймс» 15 марта, вызвало значительные отклики в прессе. Я надеюсь, Вы позволите мне добавить несколько замечаний.

…Я начал обсуждение этой истории не столько из-за личных интересов м-ра Хавкина, а потому, что всё, начиная с появления чумы в Индии в 1896 году и кончая обвинениями м-ра Хавкина, является красноречивым примером пренебрежения к науке, столь распространенного среди британской администрации. Что сделали власти, когда Хавкин и Сюрвайер подтвердили диагноз чумы? Стратегию защиты следовало подготовить за годы до этого, но вместо того эпидемия вызвала замешательство. Во главе организации по борьбе с чумой не было научных руководителей… Генералы и гражданские лица были обличены диктаторскими полномочиями в вопросе, в котором ничего не понимали. Они жгли серу на перекрестках, а когда их деятельность провалилась, то свалили вину на своих подчиненных, врачей, чьими советами пренебрегали и чьи знания не ставили ни во что…