Владимир Плющев - Владукас

— Приду! — не задумываясь, ответил я и от радости чуть было не уронил ведро в колодец.

Девочка ласково сверкнула голубыми глазами, озорно тряхнула косичками и убежала.

Последние дни недели тянулись долго. Я просто дождаться не мог воскресенья. В субботу, как обычно, — баня. А на следующий день я встал рано утром и стал собираться в гости к Пранусам: вместо деревянных колодок натянул на ноги немецкие буцы — подарок дятьковских партизан, начистил их до блеска сапожной ваксой, надел белую праздничную рубашку — подарок хозяев. Мама подрезала мне волосы, чтобы не торчали космами, а пани Зося, расщедрившись, сунула мне в карман несколько немецких пфеннигов:

— Пригодятся, — добродушно улыбнулась она. — У Пранусов играют в карты на деньги…

Нарядившись этаким франтом, я вышел во двор и оглянулся: в окно за мной с интересом наблюдали мама и хозяева. Среди них показалось и лицо паняли учительницы. Она смотрела на меня надменным, насмешливым взглядом. Мне вдруг захотелось посмешить их. Я приостановился и, поправляя на ходу воображаемый галстук-бабочку, в точности изобразил ухажера учительницы, пижона Рудельпа. А, в довершение сходства поднял с земли прутик и стал жонглировать им, как Рудельп своей изящной тросточкой, выпячивая вперед «накрахмаленную» грудь. Поломавшись еще немного и сдув со старого в заплатах пиджака мнимую пылинку, не оглядываясь, помахивая прутиком, я важной рудельповской походкой зашагал к Минкусу Пранусу.

К сожалению, я не слышал смеха в доме Каваляускаса, не видел лютого взгляда учительницы, до глубины души оскорбленной за своего любовника, и не знал, конечно, что с этой минуты сделался ее смертельным врагом.

У Прануса меня встретили приветливо, как старого знакомого. Усадили на видное место, хозяин вручил мне балалайку, и я заиграл. Когда же пришли еще несколько соседских крестьян и все уселись играть в карты, я тоже изъявил желание сразиться с ними. Они сказали, что играют на деньги. Я кивнул и показал им свои пфенниги, которые дала мне пани Зося. Мне тут же освободили место за столом. Но, оказывается, в карты я невезучий: быстро проиграл все пфенниги и заскучал. Вдруг слышу, что кто-то тихонько зовет меня: «Владукас». Обернулся — внучка Минкуса Прануса. Застенчиво улыбаясь, она попросила:

— Научи меня играть на балалайке.

— Пожалуйста! — обрадовался я и вылез из-за стола.

Мы ушли в другую комнату и там познакомились. Девочку-толстушку звали Стася Минкуте. Она поставила рядом два стула и пригласила меня сесть на один из них. Я сел и, зажав между ног балалайку, деловито спросил:

— Ну с чего начнем?

— С самого простого, — сказала Стася, пододвигая стул и садясь напротив меня.

— Самая простая — «Русская барыня». Она играется вот так. Левой рукой зажимаем вверху две струны, а правой — бьем по всем трем струнам два раза. Отпускаем пальцы. Снова бьем два раза. Затем зажимаем струны немного ниже. Вот так. И опять два удара… И заканчиваем вот на этом белом пятнышке, зажимая только одну струну. Поняла? Ну, смотри, еще раз…

Я повторил упражнение. Девочка смотрела внимательно, но когда она сама попробовала сыграть, обхватив тоненькими сахарными пальчиками гриф, и ударила по струнам, то звука не получилось.

— Посильней прижимай струны! — строго поучал я.

Ее пальчики еще больше побелели от напряжения, но звука опять нет.

— Да не прикасайся же ты к медной пластинке… Расставляй пошире пальцы… Еще шире!.. Да не так, а вот так!..

Я взял нежные тонкие Стасины пальчики и осторожно раздвинул их на грифе. После этого струны дали звук. Девочка от удовольствия засияла. Но мелодия «барыни» еще не получалась. Пришлось несколько раз переставлять на грифе ее пальцы, пока она медленно научилась играть «Русскую барыню».

— Молодец! — похвалил я ее. — Быстро схватила.

Однако после этой похвалы струны в ее руках побренчали еще немного, выводя убогую мелодию, и опять замолчали.

— Сглазил! — в сердцах произнес я. — У меня, наверное, дурной глаз.

— Нет, нет, — живо возразила Стася, — я просто устала.

Виновато улыбнувшись, она отставила в сторону балалайку и посмотрела на кончики пальцев левой руки: они были нарезаны струнами.

— Больно? — с участием спросил я.

— Да, — созналась девочка и, вытянув губки, подула на свои пальчики. — Очень даже больно.

— Ничего, это только поначалу. Потом пройдет.

— А у вас разве не болят пальцы?

— Нет, конечно. Привыкли потому что.

— Интересно, а кто вас научил играть на балалайке?

— Ребята.

— А ребят кто учил?

— Не знаю. Наверное, другие ребята.

— Значит, вы жили в городе?

— Да, в городе… А как это ты узнала?

Стася лукаво улыбнулась:

— Очень просто, — объяснила она. — Если бы вы жили на хуторе, как мы, то ребята не смогли бы научить вас играть на балалайке, потому что хутора стоят далеко друг от друга и дети встречаются только в школе, а в школах не учат играть на балалайке.

Я рассмеялся:

— Это у вас так, а у нас в России деревенские ребята встречаются не только в школе, но и дома, потому что живут не на хуторе, а в деревне, рядом друг с другом, в одном колхозе то есть.

— В колхозе? Это ужасно! Паняля учительница рассказывала, что в колхозах все общее: и папы, и мамы. Все спят в одном доме и едят из одного котла…

— Ерунда. Ничего не знает ваша паняля учительница о нашей России. Это у вас в Гильвичай работники живут в общем бараке, как скот, а в наших колхозах каждая семья имеет свой дом, а дети — своих родителей. Только дома там не разбросаны, точно норы сурков в поле, а стоят на одной улице, как в городе.

Девочка подумала немного и покачала головой:

— Так не должно быть.

— Почему не должно? — возмутился я. — Моя тетя жила в колхозе, и я каждый год приезжал к ней на летние каникулы. И между прочим, на балалайке меня научили играть не городские, а деревенские ребята. А ты говоришь, что не может быть! Значит, по-твоему, я вру? Да?

— Нет, нет! — затрясла русыми косами Стася. — Вы не поняли меня. Я хотела сказать, что очень неудобно жить всем на одной улице. Ведь тогда у одних земля будет рядом с домом, а у других — за несколько верст. Верно? Поэтому я так и сказала, что это неудобно и не должно так быть. Не обижаетесь на меня, Владукас.

Я рассмеялся:

— Вот чудак-человек! Как ты не поймешь? У нас не папы и мамы, а земля общая. А раз общая, то зачем ее делить: это твоя, это моя?, И реки у нас общие: каждый может летом купаться. И леса общие: каждый может собирать грибы, ягоды, искать ежиков. Не так, как у вас. Все очень удобно. Теперь поняла?

Стася неуверенно кивнула головой, хотя на самом деле ничего не поняла. Да и как она могла понять советские порядки, если и отец, и дед, и все ее родственники прожили всю жизнь в буржуазной Литве, где в течение веков люди делились на богатых и бедных, на панов и батраков. Только перед самой войной Литва вступила в Советский Союз, но ненадолго: во многих районах республики крестьяне так и не узнали, что такое колхозы или имели о них самое превратное представление.