Владимир Плющев - Владукас

— И рисовать вас научили деревенские ребята? — спросила Стася, помолчав немного.

— Нет, рисовать я научился сам, в школе.

— А у нас в школе и рисовать не учат, — вздохнула девочка и неожиданно спросила меня: — Владукас, а вы хотите учиться в нашей школе?

Это был для меня больной вопрос.

— Еще как хочу, — признался я. — Но что толку? Паняля учительница все равно меня не примет.

— Почему? — удивилась Стася.

— А кто ее знает. Наверное, боится, что я дурно повлияю на вас. Она так и сказала моей маме, что я испорченный ребенок, что, смотря на меня, все ученики стали ходить на головах и рисовать звезды в тетрадях.

— Неправда, мы рисуем коней, а не звезды.

— А паняля учительница сказала, что звезды. И вообще давай прекратим этот разговор. Ведь все равно бесполезно.

— Нет, не бесполезно! — решительно заявила Стася, сдвинув к переносице шелковистые бровки, и повторила: — Не бесполезно! Мы всем классом будем просить панялю учительницу, чтобы она приняла вас в школу.

— Как хотите, — безнадежно махнул я рукой, не веря, что из этой затеи что-нибудь получится. Меня, может, еще и хозяин не отпустит в школу. Он не такой дурак, чтобы лишиться лишних рабочих рук. И паняля учительница не будет учить меня бесплатно. А платить нам нечем. Мы батрачим у Каваляускасов не за деньги, а за харч и одежду.

Со Стасей мы в этот день расстались друзьями.

«Человек неученый, что топор неточеный: можно и таким дерево срубить, да трудов много». Это любимое изречение моих родителей я запомнил на всю жизнь. Может быть, от него и начиналась моя тяга к школе. До войны я хорошо учился: на моей парте всегда был красный флажок — знак того, что за ней сидит отличник. Такой обычай завела Пелагея Никитична. Война прервала мою учебу, но не погасила стремления учиться. Я мечтал, что, как только окончится война, снова сяду за первую парту и завоюю красный флажок. В оккупированном Дятькове, где смерть каждый день ходила за нами по пятам, я примирился с тем, что временно не учусь в школе, но здесь, в Литве, когда я каждый день видел, как учатся мои сверстники, мне трудно было смириться с этим. Какая-то обида разрывала мое сердце. Я готов был по ночам работать на своего хозяина, лишь бы отпустил меня в школу.

Я никогда не говорил о своем желании учиться маме, но она сама уже обо всем догадывалась. Однажды вечером, когда все легли спать, она присела ко мне на постель и шершавой ладонью погладила мою голову, нежно потрепала за вихры и сказала:

— Потерпи, сынуля. Война должна скоро кончиться, мы вернемся на родину, и ты снова пойдешь в школу…

Голос у нее сорвался, и я почувствовал, что она плачет. Чтобы убедиться в этом, я протянул руку и пощупал ее щеки: на них были слезы.

— Ну, вот еще! — нарочито рассердился я. — Разревелась. Ты думаешь, если меня здесь не принимают в школу, то я буду топором неточеным? Ни за что! Когда кончится война, я пойду сразу в пятый класс и догоню всех…

Прищуриваюсь, чтобы рассмотреть в темноте мамино лицо. Темнота прошептала мне ласковым маминым голосом:

— Спи, мой сынуля, спи!

Нежное прикосновение родной руки и этот голос убаюкали меня, и я погрузился в глубокий сон.

Шел последний месяц 1943 года. В Литву пришла зима. Она наступила незаметно, как бы крадучись. Частые снежные осадки сменялись дождями, насыщая набухшую землю влагой. Ночи становились туманными. Потом слегка ударил мороз, и воздух сделался прозрачным. Выпавшая за ночь изморозь оставила на оконных стеклах красивый узорчатый след. Тонким ледком подернулась лужа у журавлиного колодца. Замерзла вода в бадье. Первый обильный снегопад покрыл поля и луга белоснежной скатертью, на которой, точно грибы, виднелись черные валуны, сохранившиеся здесь еще с ледникового периода. Замерли под окнами фруктовые деревья. Они уже не шептались, как бывало летом, а впали в глубокую дрему.

В один из таких дней я, как всегда, проснулся с легким сердцем, не предчувствуя нависшей надо мной беды. Утро выдалось ясное, чистое и какое-то по-особенному тихое, мягкое, доброе. Кругом белым-бело. Снег лежал на крышах пухлыми пластами и слепил глаза своей белизной. По снежной целине черными точками двигались ученики в школу, собираясь из разных хуторов. Встретившись, они затевали игру в снежки и являлись в школу раскрасневшимися и радостными, вывалянными в снегу. Раньше всех сегодня пришла в школу Стася Минкуте. На ней были шнурованные сапожки на высоких каблуках и шерстяной вязаный платок, закрывший ее до пояса. Увидев меня, она подошла и по секрету сообщила мне, что сегодня они всем классом еще раз решительно попросят панялю учительницу принять меня в школу — от себя и своих родителей. Ясной звездочкой вспыхнула в моем сердце надежда, но тут же потухла: «Все равно не примет…»

Нас увидела хозяйка Зося и позвала учительницу.

— Смотрите! — кивнула она в нашу сторону. — Ваша Стася снова любезничает с нашим Владукасом!..

Стефа вышла из своей комнаты. Не приближаясь близко, посмотрела в окно. Взгляд внимательный, с прищуром, а на лице такое выражение, будто застала врасплох воришек.

— И подумать только, это моя лучшая ученица! — сказала она, осудительно качая головой.

— Но ведь наш Владукас тоже хороший мальчик, — заметила Зося.

Учительница презрительно дернула плечиком:

— Фу, не люблю русских!..

Моя мама слышала этот разговор, но ни я, ни Стася не догадывались, что за нами неотступно следят взрослые, что паняля учительница осуждает нашу дружбу и хочет во что бы то ни стало помешать ей. Она ищет только удобного повода, чтобы чем-нибудь опозорить ненавистного ей русского батрачонка перед своими учениками и их родителями. Сегодня ее ждал сюрприз, который поможет ей найти этот подходящий повод…

Перед началом уроков, когда Стефа вошла в класс, все ее ученики так дружно встали из-за парт, как еще никогда не бывало.

— Садитесь! — сказала им учительница, недоумевая.

Однако никто не сел. Это еще больше удивило ее.

— В чем дело? — спросила она, хлопая пушистыми ресницами. — Вы хотите мне что-нибудь сказать?

— Да! — хором ответил класс.

— Ну, говорите.

С минуту в классе царила мертвая тишина. Взгляды учеников были устремлены на первую парту, за которой в решительной позе застыла Стася Минкуте. Ей поручили говорить от имени всего класса.

— Паняля учительница, — сказала она, заметно волнуясь, — у нас и наших родителей большая к вам просьба. Мы хотим, чтобы вы приняли в школу русского мальчика Владукаса, который работает у пана Каваляускаса. Он уже хорошо понимает литовский язык, и мы все обещаем ему помогать… Правда, ребята? — обратилась она к классу.

— Конечно, обещаем! — загалдели ребята. — Примите, пожалуйста, Владукаса в школу… Он так хочет учиться… За его учение наши родители согласны заплатить.