Борис Машук - Горькие шанежки [Рассказы]

Но острее всех близкую беду почувствовал Митяй, который еще держал гранату в руке. Он больно оттолкнул Загидуллу, откинул руку, оглянулся, глазами отыскивая безлюдное место, куда бы можно забросить эту страшную штуковину. Но с одной стороны поднималась стена дома, на дороге напротив суматошилась в игре мелюзга, вокруг разбегались ребята, а у дальнего крыльца разговаривала с соседками его мать… Все это как молния пронеслось в голове, и Митяй, глянув на Петьку с безысходной тоской, крикнул:

— Бегите же, черт вас! Чеши!!!

С этого момента все показалось Петьке тяжелым сном… Краем глаза он увидел, как за штабель из старых шпал метнулись Ленька Чалов и Загидулла, в коридор, мимо Вани Колесина, с крыльца глядевшего на деревню, вбежал Илюха Слободкин. И сам он побежал, и достиг угла летней кухни, но ноги стали как чугунные, и Петьке казалось, что бежит он страшно медленно… Он еще оглянулся в тот последний миг, когда Митяй, как-то неловко согнувшись, резко наклонился вперед. Тут-то тугим напором воздуха и ударило в землю у ног Митяя, вздыбив пыль, пламя, дым. Митяя приподняло неведомой силой, полуразвернуло, и тут же он рухнул, выкинув руку…

Только тогда Петька услышал грохот — оглушительный в спокойной тишине апрельского предвечерья. Зазвенели разбитые стекла, что-то сухое, горячее опахнуло Петькино лицо и резко толкнуло в плечо. Глянув на длинный косой разрез на тужурке, не почувствовав боли, он мельком подумал, что ему еще мало досталось. Оглядевшись, увидел белое лицо Вани Колесина. Тот все еще стоял на крыльце и теперь с удивлением глядел на упавшего Митяя, на его укороченную руку с безобразно торчащей белой костью, не замечая, что у самого из-под обоих пробитых штанин на доски крыльца густо стекает кровь…

И еще Петька заметил, как у переезда с тонким вскриком свалился Толик, а из коридора, закусив губу и сдерживая крик боли, волочит перебитую ногу Илюха. К нему заторопились вылезшие из двери кухни братья. Выбрались из-за укрытий Пронька, Загидулла, Ленька Чалов — все бледные, растерянные, еще и не понявшие всего происшедшего. И только теперь Загидулла увидел Митяя, черную лужу под ним. Глаза его стали круглыми, он дико закричал и кинулся через дорогу к своему дому…

С разных сторон к казарме бежали люди — растрепанные кричащие женщины, мужики с потными сердитыми лицами. Матери находили своих детей, припадали к ним, ощупывали, заглядывали в лица, и убедившись, что они невредимы, торопились туда, где уже голосили другие. Одна кучка людей толклась рядом с крыльцом, где лежал без сознания Ваня Колесин. Из его пораненных ног хлестала кровь. Распоров штанины, мужики тряпками перетягивали ему ноги. А на самом крыльце стонал на руках бабки Илюха с перебитой голенью. На откосе переезда бинтовали Толика: уже у линии настигли его осколки — один впился в плечо, другой — в бедро над коленом. Отталкивая ревущую мать Калиткиных, мужики и бабы рвали чью-то простыню, накладывали тугие повязки, нет-нет да оглядываясь в сторону дома. Там под стеной билась над изуродованным телом Митяя его мать — тетка Настасья…

Кто-то позвонил в Узловую. Задержав очередной состав, оттуда прислали мотриссу с врачом и двумя медицинскими сестрами. Они сделали уколы, поправили повязки и с помощью взрослых стали сносить раненых в мотриссу.

И тут запомнилось Петьке… Когда понесли носилки с Ваней Колесиным, он открыл вдруг глаза. Затуманенно посмотрел на шедшего рядом отца, разлепив губы, сказал:

— Я, пап, теперь знаю, какая она…

Отец встревоженно склонился к нему:

— Что ты, сынок? Что, Ваня?

— Она, пап, больная… война…

И застонав, Ваня умолк, опять впав в забытье.

В мотриссу отнесли и тело Митяя, накрытое простыней. Мужики держали рвущихся в дверь матерей. Оторвав от поручней чьи-то руки, последним в мотриссу заскочил врач. Он приказал немедленно позвонить в больницу, чтоб подготовили операционную. Мотрисса тронулась и, набирая скорость, понеслась на закат…

Хоронили Митяя тихим солнечным днем. На кладбище пришли все разъездовские, деревенские бабы, мужики, ребятишки. Даже дед Помиралка кое-как на бугор взобрался. Стоя у конца могилки, слабой рукой держался за красную тумбочку и обессиленно плакал. Женщины поддерживали кричащую в голос тетку Настасью. Мужики, прихлопывая лопатами, ровняли сырой холмик могилы, а над кладбищем синело чистое небо и плыли белые облака.

Вминая култышкой талую землю, к могилке подошел председатель колхоза Фрол Чеботаров. Он вставил в верхушку тумбочки штырь со звездой, вырезанной из листового железа. Покрепче вдавил звезду, оглядел всех и, склоня голову, негромко, вроде как самому себе, сказал:

— Что ж, Дмитрий… Иному солдату подвиг за много боев не дается, а кто другой в самом первом покажет себя. Так что спи, родной ты наш, и пусть земля тебе будет пухом…

Женщины плотнее окружили Митяеву мать и медленно, осклизаясь среди низкорослых густых дубков и крестов, почерневших от времени, стали спускаться с кладбищенского бугра.

Глянув еще раз на могилу, на памятник и звезду, Петька тоже двинулся за дружками, тихими в непривычной печали. Впереди шмыгал носом Шурка Орлов, рядом с ним, сунув руки в карманы, понуро шагали Ленька Чалов, Загидулла, Демка с Тараской, ребята Слободкины, Пронька… Сторонкой от них, ближе к женщинам держались девчонки, а сразу за взрослыми шли Юрка Шарапов, Семушка и Амос, вместе приехавшие из Узловой, Как и Юрка, Амос был одет в темно-синий бушлат с петличками на воротнике и железными буковками «Ж. У.». Петька уже знал, что это эмблемы железнодорожного училища, где брат учится на слесаря по ремонту паровозов.

Амос и Юрка совсем были не похожи на тех, какими Петька знал их раньше. Вчера, приехав, Амос оглядел знакомую с детства квартиру и, закурив тоненькую папироску, с укором глянул на младшего Юрку, на Петьку.

— Вы бы хоть чуть-чуть матери помогали да сами за порядком смотрели бы тут. — Амос переглянулся с Семушкой. — У нас в училище с такой грязью они бы месяцами в неурочный наряд ходили…

На радостях от приезда брата Юрка вытащил откуда-то двуствольный поджиг-наган и стал было хвастаться. Но Амос забрал наган, рывком свернул с него трубки, а ручку, над которой братец потел не один день, бросил в печь. Юрка чуть не завыл от горя, на Амос строго глянул на него:

— Мало вам покалеченных?

Юрка виновато затих, а Амос помолчал, думая о чем-то, шумно, по-взрослому вздохнул:

— Надо ж было додуматься до такого… Гранату а поселок приперли! Уж тебе, Петро, пора бы башку на плечах иметь? Или других дел нету? Не маленькие, поди…

Петька совсем расстроился. Говорил бы такое отец, дядя Яша Слободкин или еще кто из мужиков. А тут — Амос.