Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фонтлерой

— Сними шляпу, Фонтлерой, — сказал граф. — Они тебе кланяются.

— Мне! — воскликнул Фонтлерой, поспешно сорвав свою шляпу, и, восторженно и вместе удивленно озираясь, начал раскланиваться кругом, как бы стараясь сразу поклониться каждому из окружавшей его толпы.

— Да сохранит Бог вашу милость! — сказала, приседая, старушка в красной мантилье — та же, что перед тем первая приветствовала его мать: — дай вам Бог много лет здравствовать!

— Благодарю вас, сударыня, — сказал Фонтлерой.

Вслед за тем они вошли в церковь, и здесь все присутствовавшие провожали их глазами, пока они проходили к своей, украшенной красными драпировками и такими же подушками, ложе. Усевшись здесь поудобнее, Кедрик сделал два приятных открытия: во-первых, он увидал, что по другую сторону церкви сидит его мать и улыбается ему; во-вторых, сбоку ложи, на стене, виднелись две странные, высеченные из камня, фигуры. Обратившись лицом друг к другу, они стояли коленопреклоненные с обеих сторон столба, поддерживавшего два каменные молитвенника; на них были какие- то старинные, необыкновенные одежды, а руки сложены как бы для молитвы. Внизу на доске была какая-то надпись, из которой он мог только прочесть следующие показавшиеся ему непонятными слова:

«Здесь лежит тело Григория Артура, первого графа Доринкура. Также Алисоны Гильдегарды, его жены».

— Могу я вам сказать потихоньку? — спросил маленький лорд, снедаемый любопытством.

— Что такое? — отозвался дед.

— Кто они?

— Твои предки, — ответил граф, — жившие несколько сот лет тому назад.

Фонтлерой посмотрел на них с уважением и начал прислушиваться к службе. Когда началась музыка, он встал и улыбаясь посмотрел через церковь на мать. Он очень любил музыку, и часто, бывало, пел вместе с матерью, так что и теперь начал громко подпевать органу, и его чистый, звучный голос явственно раздавался под высокими сводами храма. Он вполне увлекся пением; рядом с ним забылся несколько и граф, сидевший в закрытом драпировками углу своей ложи и наблюдавший за мальчиком. Кедрик стоял с открытою книгою в руках и пел изо всей своей детской мочи, слегка приподняв личико и, видимо, вполне счастливый. Прокравшийся сквозь цветные стекла солнечный луч упал на его голову, еще ярче позолотив его длинные светлые волосы. Мать, взглянув на него в эту минуту, почувствовала, как радостно встрепенулось в ней сердце и подсказало ей помолиться — помолиться о том, чтобы это простое, чистое счастье его детской души не покидало его, и чтобы неожиданно выпавшее на его долю великое богатство не могло принести ему никакого вреда. В эти новые дни много отрадных и тревожных дум побывали в ее нежном, любящем сердце.

— О, Кедрик! — говорила она ему накануне вечером, когда прощалась с ним, — хотелось бы мне, ради тебя, быть много знающей, чтобы я могла умно поговорить с тобою! Но будь только добр, мой милый, будь только всегда честен, всегда добр, и ты никогда никому не принесешь вреда, пока будешь жить, а можешь помочь многим; и мир, может быть, станет лучшим, благодаря моему маленькому ребенку. А это всего лучше. Кедди, — это лучше всего остального, если мир хотя немножко лучше станет, потому что жил такой человек — даже хотя немножечко лучше, дорогой мой.

Вернувшись в замок, Фонтлерой повторил деду эти слова своей матери.

— И я думал о вас, когда она это говорила, — закончил он. — И я сказал ей, что люди, наверное, стали лучше, потому что вы жили, и что я постараюсь, если могу, быть похожим на вас.

— А что она сказала на это? — спросил его сиятельство, чувствуя себя не совсем ловко.

— Она сказала, что это правда, и мы должны всегда отыскивать в людях добро и стараться подражать ему.

Может быть, старик вспомнил именно об этом, когда смотрел из-за красных занавесок своей ложи. Не один раз взглянул он через головы молящихся в ту сторону, где одинокою сидела жена его сына, и видел красивое лицо, которое так любил этот непрощенный сын, и эти глаза, столь похожие на глаза сидевшего с ним ребенка; но трудно было бы разгадать, о чем он думал, и были ли его мысли горьки и тяжки или горечь их была несколько смягчена.

Когда они выходили из церкви, то многие из присутствовавших при богослужении стояли в ожидании их выхода. Когда они приближались к воротам, человек, стоявший со шляпой в руке, сделал было шаг вперед, но потом остановился в нерешительности. Это был фермер средних лет, с лицом, носившим глубокие следы забот и огорчений.

— Это Хиггинс, — сказал граф.

Фонтлерой быстро обернулся в его сторону.

— А! — воскликнул он, — это Хиггинс?

— Да, — сухо ответил граф, — он, должно быть, пришел взглянуть на своего нового ландлорда.

— Да, мой лорд, — сказал Хиггинс, и его загорелое лицо покраснело. — М-р Ньюик сказал мне, что его милость, молодой лорд, был настолько добр, что говорил за меня, и мне хотелось бы поблагодарить его, если бы мне это позволили.

Вероятно, он несколько удивился, когда оказалось, что человек, который столько для него сделал, был таким маленьким мальчиком и смотрел точно так же, как смотрел бы один из его собственных менее счастливых сыновей, нимало, повидимому, не сознавая своего значения.

— Я за многое должен благодарить вашу милость, — сказал он, — за многое. Я…

— О! — прервал его Фонтлерой. — Я только написал письмо. Это мой дедушка сделал. Но вы знаете, как он всегда добр ко всем вам. М-сс Хиггинс теперь здорова?

Хиггинс как будто смутился. Ему было также несколько странно слышать отзыв о своем благородном ландлорде как о человеке доброжелательном, исполненном самых лестных качеств.

— Я… как же, да, ваша милость, — проговорил он запинаясь, — жене лучше с тех пор, как забота отлегла у нее от сердца. Она заболела с горя.

— Я рад этому, — сказал Фонтлерой. — Дедушке было очень жаль, что у ваших детей была скарлатина, и мне тоже было жалко вас. У него у самого были дети. Я ведь его внучек.

Хиггинс чуть не умер со страха. Он сознавал, что всего благоразумнее и безопаснее для него не смотреть на графа. Ведь всем хорошо было известно, что его отеческая привязанность к своим сыновьям была такова, что он видал их всего раза два в год и что, когда они захворали, он тотчас же уехал в Лондон, не желая возиться с докторами и сиделками. Таким образом нервам его сиятельства пришлось выдержать некоторого рода испытание, когда в его присутствии сказали, что он принимает участие в больных скарлатиной.

— Видишь ли, Хиггинс, — вмешался граф тоном сухой усмешки, — ваш брат ошибался во мне. Лорд Фонтлерой меня понимает. Если вам потребуются достоверные сведения насчет моего характера, обращайтесь к нему. Садись в карету, Фонтлерой.

Фонтлерой последовал этому приказанию, и карета покатилась. Она успела выехать на большую дорогу, а искривленная злая улыбка не сходила с губ старого графа.