Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фонтлерой

ps в темнице никого нет дедушка никогда никого там не держал.

ps он такой добрый граф он напоминает мне вас он все общий любимец.

— Ты очень скучаешь по матери? — спросил граф, окончив чтение.

— Да, — сказал Фонтлерой, — я скучаю об ней постоянно.

Он подошел к графу и, положив руку на его колено, стал смотреть ему в лицо.

— А вы по ней не скучаете? — спросил он.

— Я незнаком с нею, — ответил несколько брезгливо граф.

— Я это знаю, — сказал Фонтлерой, — и это меня удивляет. Она сказала мне, чтобы я ни о чем вас не спрашивал, да… да я и не буду спрашивать, но, вы знаете, другой раз я не могу не думать, и это меня сильно беспокоит. Но я не буду делать вопросов. Когда мне станет очень скучно, я иду и смотрю из своего окна, откуда мне виден свет, который светит мне каждую ночь через открытое место между деревьями. Это далеко отсюда, но она ставит свет в своем окне, как только делается темно, и я вижу, как он мелькает вдали, и знаю, что он говорит.

— Что же он говорит? — спросил лорд.

— Он говорит: «Прощай, да сохранит тебя Бог в эту ночь!» — что она мне всегда говорила, когда мы были вместе. Каждый вечер она мне это говорила, а утром говорила: «Бог да сохранит тебя в этот день!» Вот видите, так Бог и хранит меня все время.

— Ну, конечно, без сомнения, — сухо произнес его сиятельство.

И он насупил свои густые брови и устремил такой долгий и пристальный взгляд на мальчика, что в уме Фонтлероя невольно явился вопрос, о чем бы он мог думать.

Нужно сказать, что сиятельный граф Доринкур думал в эти дни о многом, о чем раньше не думал никогда, и все его мысли так или иначе касались его внука. Гордость была главнейшим свойством его натуры, и мальчик удовлетворял ее во всех отношениях. Благодаря этой гордости, граф стал находить новый интерес к жизни. Ему стало доставлять удовольствие показывать свету своего наследника. Свет знал о его разочарованиях в своих сыновьях, так что выставление напоказ этого нового лорда Фонтлероя, не могущего обмануть ничьих ожиданий, сообщало старику известное чувство торжества. Он желал, чтобы мальчик сознавал свою власть и понял блеск своего положения, и чтобы вместе с тем признали это и другие. Он строил планы о его будущем. Иногда он, на самом деле, втайне ощущал в себе желание, чтоб его собственная прошлая жизнь была хорошею и чтоб в ней было поменьше того, перед чем это чистое детское сердце ужаснулось бы, если бы узнало всю правду. Нельзя было без неприятности подумать о том, что выразилось бы на прекрасном, невинном лице маленького лорда, если бы по какой-то случайности ему пришлось узнать, что в течение многих лет за его дедом сохранилось название «злой граф Доринкур». Эта мысль приводила его даже в некоторое нервное состояние. Ему очень не хотелось, чтобы это стало известно мальчику. Порою за этим новым интересом он забывал свою подагру, и, через несколько времени, пользовавший его врач был удивлен, найдя здоровье своего высокого пациента в гораздо лучшем положении, нежели он рассчитывал. Может быть, граф чувствовал себя лучше потому, что время не шло для него теперь так медленно, и ему приходилось думать кое о чем, помимо своих болей и немощей.

В одно прекрасное утро все были удивлены, увидя, что маленький лорд Фонтлерой едет на своем маленьком пони не с Вилькинсом, а с другим спутником. Этот новый спутник ехал на высоком сером коне и был не кто иной, как сам граф Доринкур. Внушителем этого плана был лорд Фонтлерой. Уже готовясь сесть в седло, он обратился к деду с такими словами:

— Хотелось бы мне, чтобы вы поехали со мной. Когда я уезжаю, мне всегда бывает скучно, потому что вы остаетесь один в таком огромном замке. Мне хочется, чтобы и вы могли ездить верхом.

Сильное смятение произошло несколько минут спустя в конюшне, когда пришел туда приказ оседлать Селима для графа. После этого Селима седлали почти каждый день; и люди начали привыкать к зрелищу высокой серой лошади под высоким седым стариком, с его красивым, суровым, напоминающим орла, лицом, рядом с караковым пони под маленьким лордом. Эти прогулки по окрестным тропам и дорогам служили средством все большего и большего сближения между собою обоих наездников. Мало-помалу старому графу приходилось узнавать многое насчет «Милочки» и ее жизни. Едучи рядом с большой лошадью, Фонтлерой почти всю дорогу весело болтал. Нельзя было представить себе более живого, более жизнерадостного собеседника. На его долю приходилась большая часть разговора, так как граф часто молчал и слушал, посматривая на веселое, дышавшее радостью, лицо ребенка. Случалось, что он заставлял мальчика пускать пони в галоп и, когда тот удалялся от него, обыкновенно следил за ним взором, в котором отражалось чувство горделивого довольства; и когда, после такой скачки, Фонтлерой возвращался назад, махая шляпой и весело смеясь, он всегда чувствовал, что они с дедушкой были в самом деле большие друзья.

Граф скоро убедился, что невестка его вела далеко не праздную жизнь. Незадолго до этого ему стало известно, что бедный люд успел хорошо узнать ее. Случалась ли в каком-нибудь доме болезнь, горе или нужда, маленькую карету м-сс Эрроль почти всегда можно было увидать перед дверью такого дома.

— Знаете, — сказал однажды Фонтлерой, — они все говорят: «Спаси тебя Бог!» как только ее увидят, и дети любят ее. Некоторые ходят к ней учиться шить. Она говорит, что так богата теперь, что должна помогать бедным.

Не без удовольствия увидал граф, что у матери его наследника было такое молодое, красивое лицо, и что она вообще так походила на леди, как будто родилась герцогиней. С одной стороны ему даже несколько нравилось, что она была популярна и любима бедными, но все-таки он часто ощущал в себе мучительное чувство ревности, когда видел, какое большое место занимала мать в сердце своего сына, и как горячо и сильно он был к ней привязан. Старику хотелось, напротив, самому занимать это первое место и не иметь соперников.

В это самое утро он направил свою лошадь на возвышенную точку луга, по которому они ехали, и сделал хлыстом жест в сторону красивого и обширного ландшафта, расстилавшегося перед ними.

— Знаешь ли ты, что вся эта земля принадлежит мне? — обратился он к Фонтлерою.

— В самом деле? — отозвался Фонтлерой.

— Знаешь ли ты, что со временем все это будет принадлежать тебе — это и еще гораздо большее?

— Мне?! — почти испуганным голосом воскликнул Фонтлерой. — Когда?

— Когда я умру.

— Тогда мне это не нужно; я хочу, чтобы вы всегда были живы.