Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фонтлерой

Что касается Графского двора, то он являлся просто безобразием, с его разрушенными домами и нищенским, беззаботным и болезненным населением. Попав сюда в первый раз, м-сс Эрроль содрогнулась. Такая страшная неряшливость и нужда представлялись в деревне еще хуже, нежели в городе. Казалось, что в деревне это можно было устранить. Смотря на грязных, беспризорных детей, росших среди порока и животного равнодушия, она подумала о своем собственном ребенке, жившем в большом блестящем замке; охраняемом, точно молодой принц, множеством слуг; не знавшем отказа своим желаниям и видевшем только полное довольство, роскошь и красоту. И в ее мудром материнском сердце явилась смелая мысль. Постепенно она начала понимать, вместе с другими, что ее сын имел счастье сильно понравиться графу и что вряд ли он встретит у него отказ в исполнении какого бы то ни было выраженного им желания.

— Граф готов все для него сделать, — говорила она м-ру Мордаунту. — Снисходить ко всякой его прихоти. Почему же не употребить эту снисходительность на благо других? Мне следует постараться, чтобы это так и случилось.

Она знала, что может довериться доброму детскому сердцу; поэтому рассказала мальчику о виденном ею в Графском дворе, будучи уверена, что он передаст этот рассказ графу, и что тогда можно будет надеяться на некоторые благие последствия.

И как ни странно это казалось всякому, благие плоды последовали. Дело в том, что сильнейшим средством влияния на графа было полнейшее доверие к нему со стороны его внука — то, что Кедрик всегда верил в готовность своего деда на всякий справедливый и благородный поступок. Старик не мог решиться дать понять ребенку, что в нем нет никакой наклонности к великодушию, и что у него свои особые взгляды насчет того, что хорошо или дурно. Для него было такою новостью сделаться вдруг предметом удивления, каким-то благодетелем рода человеческого, что ему уже не могла прийти в голову мысль ответить ребенку, например, такими словами: я жестокий, себялюбивый старик; никогда в жизни я не делал ничего благородного, и мне нет дела до Графского двора и его жителей — или чем-нибудь в этом роде. Нет, он действительно настолько уже полюбил этого златокудрого мальчика, что предпочитал казаться в его глазах человеком, способным иногда на то или другое доброе дело. Таким-то образом — хотя и смеясь над собою — он, по некоторым размышлении, послал за Ньюиком и долго беседовал с ним насчет Графского двора. В конце концов было решено жалкие лачуги сломать и вместо них построить новые дома.

— На этом настаивает лорд Фонтлерой, — сказал он сухо; — он думает, что это улучшит имение. Можете сказать арендаторам, что это его мысль.

При этих словах он посмотрел вниз на юного лорда, игравшего, лежа на ковре, с Даугелем. Даугель был постоянным товарищем мальчика; он следовал за ним повсюду, шагая за ним, когда он гулял пешком или, бегая рысью сзади, когда тот ехал верхом или в экипаже.

Конечно, о предположенной перестройке скоро стало известно как в деревне, так и в ближайшем городе. Сначала многие не хотели этому верить; но когда явился целый отряд рабочих и стал ломать ветхие, грязные хижины, людям стало ясно, что маленький лорд Фонтлерой оказал им новую услугу, и что, благодаря его невинному вмешательству, безобразное положение деревни будет, наконец, в самом деле устранено. Если бы он только знал, как они говорили о нем и как всюду его восхваляли, предсказывая ему великую будущность — как удивился бы он! Но он и не подозревал этого. Он жил своей простой, счастливой, детской жизнью — то весело бегая по парку и гоняясь за кроликами; то лежа на траве под деревьями или на ковре в библиотеке, читая чудесные книги и толкуя о них с графом, а затем рассказывая прочитанные истории своей матери. Или он писал длинные письма Дику и м-ру Хоббсу, которые отвечали ему своим характерным слогом, или он ездил верхом с графом или в сопровождении Вилькинса. Когда им приходилось проезжать базарным местечком, он часто видал, что народ оборачивался и, снимая шляпу, приветливо смотрел на него; но он объяснял это тем, что с ним был его дедушка.

— Они так вас любят, — сказал он однажды, глядя с веселой улыбкой на графа. — Посмотрите, как они рады бывают, когда видят вас! Я надеюсь, что когда-нибудь они и меня будут так же любить. Должно быть очень приятно, когда всякий вас любит. — И он почувствовал гордость при мысли, что он внук такого многоуважаемого и любимого человека.

Когда началась постройка новых домов, Кедрик часто выезжал вместе с дедом их осматривать, и это доставляло ему большое удовольствие. Он слезал со своего пони, когда ходил к рабочим и знакомился с ними, причем расспрашивал их, как делается та или другая работа. И сам рассказывал им про Америку. После двух-трех таких разговоров, он в состоянии был, едучи домой, просвещать дедушку насчет того, как делают кирпичи или как кладутся стены.

— Я всегда люблю разузнавать о подобных вещах, — говорил он, — ведь никогда не знаешь, что потом придется делать.

По его отъезде рабочие обыкновенно поднимали разговор о маленьком лорде и смеялись над его наивными, детскими рассуждениями; но они любили его, — любили, когда он стоял около них и, закинув шляпу на затылок и заложив руки в карманы, оживленно с ними беседовал.

— Мало таких, как он, — часто говорили они. — И занятно так малыш толкует.

Возвратившись домой, они рассказывали про него своим женам, а жены — друг другу, так что почти каждый толковал о маленьком лорде Фонтлерое или знал про него какую-нибудь историю. Вместе с тем все стали замечать, что «злой граф» нашел, наконец, о чем позаботиться, что тронуло и даже согрело его сухое, черствое сердце.

Никто, однако, не знал вполне, насколько это сердце было согрето, и как со дня на день старик все заботливее относился к ребенку — единственному существу, которое вполне в него верило. Его уже начали занимать мысли о том времени, когда Кедрик станет молодым человеком, сильным, красивым, вполне вступившим в жизнь, но все с тем же добрым сердцем и с тою же способностью повсюду находить себе друзей; и граф старался представить себе, что мальчик станет делать и как употребит свои таланты. Часто, когда он глядел на ребенка, лежащего на ковре перед камином с какою-нибудь толстой книгой, старческий взор его начинал светиться и щеки покрывались румянцем.

— Мальчик все может сделать, — говаривал он сам себе, — все!

Никому он не сообщал о своих чувствах к Кедрику; если же и говорил о нем с другими, то всегда с тою же жесткой, сухой улыбкой. Однако Фонтлерой скоро понял, что дед любил его и любил, чтобы он был с ним — около его кресла, если они сидели в библиотеке, напротив его, когда они были за столом, или рядом с ним, когда они ехали верхом или в экипаже, или прогуливаясь вечером по террасе.