Анника Тор - Глубина моря; Открытое море [litres]

– Молитвы нужны нам всем, – сказала тетя Марта.

– О чем мы будем молиться? – спросила Штеффи. – О том, чтобы Иисус Христос спустился с небес, взял пять хлебов и две рыбы и накормил всех евреев в Терезиенштадте?

– Довольно! – сказала тетя Марта. – Не богохульствуй!

Ее голос был резок.

– Они не слушали, – сказала Штеффи. – Они ничего не поняли. Вы слышали, что они говорили?

– Да, слышала, – ответила тетя Марта. – Слышала, и мне грустно, что среди тех, кому следовало бы знать, что такое человеколюбие, есть так много заблуждений. Но нужно набраться терпения и смирения перед Богом и людьми.

Штеффи молчала. Те, кто знали тетю Марту, не сказали бы, что ей присущи терпение и смирение. Но, может, это была борьба, которую тетя Марта вела сама с собой – быть такой, как учила ее религия.

Штеффи в выглаженном платье сидела рядом с тетей Мартой в зале для богослужений. Нелли тоже была там, с туго заплетенными косичками и недовольным лицом.

– Давайте помолимся, – сказал пастор и сложил свои крупные ладони.

Прихожане поднялись. Зашуршали платья, беспокойно затопали ноги, на пол упал молитвенник.

– Сестры Штайнер, вы хотите выйти сюда ко мне? – сказал пастор.

Штеффи не двинулась. Она судорожно вцепилась в спинку скамьи перед собой. Горло свело. Сердце сильно стучало. Взгляд устремлен прямо вперед, но боковым зрением она заметила, что Нелли тоже не шелохнулась.

– Вы хотите выйти вперед? – повторил пастор.

Тетя Марта ткнула Штеффи в бок, словно решила, что Штеффи не расслышала или стеснялась выйти.

– Нет, – уголком рта прошептала она.

Пастор выглядел сбитым с толку.

– Давайте помолимся, – снова произнес он, – за всех, кто пострадал от войны, за всех, кто потерял свои дома…

Штеффи встала. Но она не вышла к пастору. Держа спину прямо и не смотря ни на кого, она вышла из зала.

Дома в кухне ждал дядя Эверт. Он ни о чем не спросил, ни словом не обмолвился о том, почему она вернулась одна.

– Вот те на, – только и сказал он. – Хорошо, что ты пришла. Я собирался выйти в море на лодке. Сегодня прекрасный денек. Пойдешь со мной?

Штеффи кивнула.

– Я только переоденусь.

Платье осталось на кухонном диване. Она повесит его в чулан за занавеской, когда вернется домой. Штеффи надела старую юбку и блузку и торопливо завязала шнурки спортивной обуви.

Внизу на мостике загорала Дженис в коротких шортах и с завязанной на груди косынкой. Она лежала на животе и, как обычно, читала книгу, пряча лицо от солнца под широкополой шляпой.

Шаги на мостике заставили Дженис сесть. Шляпа упала, и курчавые волосы встали вокруг головы, словно нимб. Она прищурилась от солнца и улыбнулась.

– Хедвиг уехала в город, – сказала Дженис. – Ей нужно уладить несколько дел, но она просила передать тебе, что вернется вечером. Так что завтра утром вы занимаетесь, как обычно.

Дядя Эверт втащил канат в лодку. Штеффи заметила, что он избегает смотреть на Дженис. Штеффи стало интересно, что он думал о женской красоте. О нагретой солнцем голой коже Дженис, о ее чудесных волосах, о лениво вытянутых стройных ногах.

Внезапно она рассердилась на Дженис. Она могла бы надеть что-нибудь! Или отойти подальше от дома, если хочет загорать.

Дженис, словно прочитав мысли Штеффи, поднялась и накинула на плечи полотенце. А может, просто небольшое облако заслонило солнце.

– Вы поплывете на лодке? – спросила Дженис.

– Да, – коротко ответила Штеффи.

Ей не хотелось, чтобы Дженис напросилась с ними. Лучше она проведет этот час только с дядей Эвертом.

– Вот как, – сказала Дженис.

– Штеффи, ты идешь? – спросил дядя Эверт.

– Да, – ответила Штеффи. – Я иду!

Дженис осталась стоять на мосту, когда Штеффи оттолкнула лодку, а дядя Эверт сделал первые гребки веслами. Через некоторое время Штеффи обернулась и увидела, что Дженис пошла к дому.

Штеффи сидела на корме. Она слушала скрип весел, их тяжелые шлепки о воду, плеск волн. Ритмичные звуки успокаивали ее, но тяжесть на сердце все еще осталась.

– Ты слышала что-нибудь о них?

Дядя Эверт перестал грести и ловил ее взгляд.

– Нет, – сказала Штеффи. – Уже много недель.

– Не теряй надежду, – сказал дядя Эверт. – Я знаю, как это тяжело, но ты не должна терять надежду. Война закончится. Союзники уже в Италии. Еще несколько месяцев, и, скорее всего, она закончится. Зло не может побеждать постоянно. Ты мне веришь?

Штеффи кивнула.

– Держись, – сказал дядя Эверт. – Это трудно, но мы должны выстоять. Мир не лежит на твоих плечах. И слава Богу, ведь они так малы.

Он сделал гребок правым веслом, чтобы выправить лодку, которую стало сносить течением.

– Теперь ты греби, – сказал он.

Они поменялись местами. Штеффи делала долгие, сильные движения веслами, как учил ее дядя Эверт. Как прекрасно сгибаться в такт гребков, вытягивать руки и возвращаться в исходное положение. Воздух наполняет грудь. Легче дышишь, чувствуешь себя сильнее.

Да, она должна выдержать. Должна!

На следующий день, в первое теплое августовское воскресенье, приехала в гости Май со своей семьей. Прибыли все семеро детей. Мама Май тяжело отдувалась на жаре.

– Густав остался, – сказала мама Май. – Он не любитель загорать и купаться. Лучше чувствует себя в городе.

В авоське у нее был пшеничный батон из кондитерской в Сандарне, и, хотя тетя Марта обычно фыркала в сторону покупного хлеба, она вежливо поблагодарила и нарезала батон к кофе.

Тетя Марта ходила утром на богослужение. Штеффи не пошла с ней, потому что встречала с парохода семью Май. И хорошо. Ей хотелось идти в церковь еще меньше, чем прежде.

Обычно такой тихий, дом наполнился звуками, когда сестры и братья Май завладели им. Хедвиг Бьёрк, узнав, что в гости приедет вся семья Карлсон, предложила им расположиться в кухне и комнате, вместо того чтобы тесниться в подвале.

Курре с Улле играли в футбол на газоне перед домом. Их громкие выкрики были слышны через открытые окна. Эрик носился вниз-вверх по лестнице на второй этаж. Он еще никогда не видел лестницу внутри дома. Нинни взяла поиграть старого плюшевого мишку Штеффи и разговаривала вслух сама с собой, пока укладывала его спать в старую коробку из-под сахара, укрывая куском ткани. Гуннель сидела у Штеффи на коленях, обняв ее за шею. Бриттен попыталась включить радио, но тут же получила выговор от Май:

– Бриттен, оставь радио! И так слишком шумно.

Разумеется, Май знала, что тетя Марта позволяет себе слушать по радио лишь новости и духовную музыку. Мирская музыка, к тому же в воскресенье, считалась грехом.