Всеволод Привальский - Повесть о бедном солдате

Разыскав Федосеева, он рассказал ему, как выполнил свою миссию, и спросил, не созвать ли опять митинг, чтобы рассказать однополчанам все как есть. Федосеев, крутя рыжий ус, с интересом взглянул на Леонтия и сказал, что митинга не надо.

— Слышь, Федосеев, — поманил Леонтий пальцем собеседника и зашептал в склонившееся к нему ухо: — Как считаешь, ответ от товарища Ленина получим?

— Это уж будь уверен, — успокоил Федосеев. — Обязательно дождемся. А ты, брат, знаешь что? Ты бы пока агитацией занялся: это тебе задание от полкового комитета.

— Агитацией? Это чего такое? — переспросил Леонтий.

— Эх, ты, тетеря, агитации не знаешь, — усмехнулся Федосеев. — Да ведь ты же на митинге сам и агитировал. А теперь давай то же самое, только без митингов. Поговори по душам с солдатами, которые несознательные, объясни, что вся война — один обман, что солдатам она ни к чему, а нужна только господам офицерам да министрам-капиталистам и что надо эту войну поскорее кончать, замиряться, стало быть, а министров-капиталистов по шеям.

— Это как же по шеям? — изумился Серников. — Самих министров — и по шеям? А замест них кто?

— Да вот хотя бы и мы с тобой, — пошутил Федосеев, лихо крутя ус. — Чем мы не министры? Ты слушай да соображай, — продолжал он, посерьезнев. — Власть, она кому должна принадлежать? Народу. Почему, опрашивается? Очень просто! Кто все делает, кто землю пашет, кто уголь добывает, кто сталь льет, сапоги тачает, полушубки шьет, дома строит? Кто? Народ! Вроде вот нас с тобой. Стало быть, и власть должна быть наша. Это как с землей: кто ее обрабатывает, тот ею и владеет.

Объяснения Федосеева очень понравились Серникову, особенно насчет земли, но и смутили.

— Значит, по шапке, говоришь, министров? Ну, а как, ежели они не схотят.

— А мы их штыком.

— Штыком?.. Штыком, это можно, — согласился Серников, для которого винтовка да штык давно уже стали такими же привычными, как когда-то соха или лопата.

И опять он малость подумал и снова задал вопрос:

— Ну, а когда же это самое, когда их всех можно будет того… по шапке?

— Это, брат, и есть самый важный вопрос, тут надо, понимаешь, всем народом навалиться.

— Та-ак, — протянул Серников. — Это понятно. Только кто же сигнал-то даст?

— Сигнал? — Федосеев опять покрутил свой рыжий ус, словно из него и собирался извлечь ответ. — Я так полагаю, что сигнал всем нам даст тот самый товарищ, которого тебе велено было заарестовать.

— Ленин? — ахнул Серников.

— Ленин, — подтвердил Федосеев.

«Вот, стало быть, и ответ на наше письмо», — подумал Леонтий. И очень захотелось ему спросить, как, каким манером подаст этот самый сигнал товарищ Ленин. Но он промолчал, понимая, что и Федосеев, даже если и знает что-нибудь про Ленина, все равно не скажет. И правильно сделает. Но почему-то Леонтий Серников ему поверил, всем нутром своим почувствовал, что этот его не обманывает.

— Ладно, — сказал он, решительно надевая фуражку, которую до сих пор вертел в руке. — Согласный я это самое… агитировать. Только, чур, Федосеев, как тот сигнал от товарища Ленина будет, сей момент мне объявить. Обещаешь?

— Обещаю, — вполне серьезно ответил Федосеев, крепко пожимая руку солдату. — Обещаю, — еще раз твердо повторил он, хотя точно не представлял, когда и как сам он услышит этот сигнал.

И солдат Леонтий Серников, совсем недавно известный однополчанам по кличке «Недомерок», постепенно стал одним из лучших полковых агитаторов. Свою агитацию он вел на первый взгляд неумело, неуклюже и очень простодушно. Но именно этим и подкупал он своих слушателей. Подсев где-нибудь в сторонке к солдату, недавно получившему письмо из дому, он осведомлялся о новостях. Выслушав известия, очень похожие на те, которые получал и сам, Леонтий принимался рассказывать о себе, о своих бедах, а получалось так, будто говорит он о собеседнике, о его бедах и разнесчастной судьбе. Случалось, этими как-будто простецкими разговорами агитатор доводил своего собеседника до такого неистовства, что, схватив Леонтия за грудь, вконец расстроенный и распаленный солдат требовал немедленно научить, что надо делать. И Леонтий втолковывал, что дело-то в общем очень даже простое: поскорей замиряться да делить по справедливости землицу. И когда ошеломленный собеседник задавал обязательный вопрос: «Кто же это тебе такое позволит?», Леонтий рассудительно отвечал:

— А мы сами и позволим. Кто в окопах вшей кормит, кто кровь проливает — мы или министры-капиталисты? Кто опять же землю пашет — мы или господа помещики и прочие их благородия? Вот то-то и оно. На нас, стало быть, все и держится. А министров-капиталистов и прочих буржуев штыком под зад, и баста.

Едва до человека доходила эта простая истина, следовал другой, еще более нетерпеливый вопрос: «Когда же?» Серников, имевший на этот счет довольно туманные разъяснения полкового комитета, отвечал коротко и даже несколько таинственно:

— Дай срок!

Случались, правда, и осечки. Так, иные солдаты, послушав Серникова, вдруг останавливали его чуть ли не на полуслове:

— Чудак человек, ты меня агитироваешь, что ли? Да я и сам за большевистскую программу.

Так до Серникова дошло, что он излагает большевистские взгляды. «Стало быть, я и сам есть большевик? — размышлял он. — Такой самый, о каких фельдфебель велел доносить? Дела-а…» Он качал головой и усмехался странному повороту собственной судьбы.

Но случалось и похуже. Один солдат по фамилии Козюрин, с оттопыренными, как самоварные ручки, ушами, довольно долго и согласно слушал Серникова, время от времени кивал головой, потом попросил табачку на цигарку, покурил вместе с Леонтием, калякая, что «жисть действительно дюже чижолая», внимательно послушал о министрах-капиталистах, которых, дескать, можно сковырнуть с помощью штыков, потом аккуратно затоптал докуренную цигарку, встал и, взяв Леонтия за воротник, сказал:

— Ну, пошли!

— Куда это? — опешил Серников.

— А к господину фельдфебелю, он давно еще велел мне, ежели пымаю кого в полку с большевистскими разговорчиками, сразу к нему и представить. Вот я тебя и пымал.

И тут Серников совершенно неожиданно рассмеялся. Он уже не помнил, когда ему доводилось смеяться и над чем, ничего не было смешного в его жизни. А тут ему стало смешно: его, Леонтия Серникова, кому совсем не так давно фельдфебель Ставчук точно так же доверительно поручал следить за большевиками, сейчас волокут к тому же Ставчуку именно как большевика.

— Чего ржешь-то? — удивился Козюрин.

— Это ты меня к Ставчуку, что ли, волокешь? — переспросил Леонтий. — К шкуре?

— Он те покажет шкуру, — пригрозил Козюрин, толкая Серникова в спину.

— Ладно, пошли, — миролюбиво согласился Леонтий. — Только не держи ты меня, дурья башка, не убегу. С полным моим удовольствием дойду до шкуры.