Тодд Хазак-Лоуи - Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

Вот на что был похож доплывший до меня запах, только намного, намного хуже.

Перед нами в очереди примерно двадцать человек. То есть именно в этой очереди. Потому что после того, как дойдешь до одного стола и там с тобой разберутся, нужно перейти к другому столу. Берешь свое имущество и тащишь в конец следующей очереди. Я устал, я голоден, я истомился от скуки. Зачем нас ко всему еще и заставляют бесконечно стоять в очереди? Раздали бы номера и позволили бы присесть, пока до твоего номера дело дойдет. Мы могли бы почитать, поиграть в карты, отдохнуть. Но нет, обязательно заставлять нас ждать стоя.

Наконец мы добрались до начала очереди. За столом сидит еврей, очки сдвинул на кончик носа. Мама вручила ему наши розовые повестки, он прочел их, оглядел нас троих сквозь очки, погрыз ноготь на большом пальце и начал копаться в огромной стопке бумаг. Повозился какое-то время, что-то в них вычеркивая. Потом с другого конца стола взял три маленьких прямоугольника белой бумаги. Сверился с повестками, которые ему отдала мама, и написал наши имена, по одному на каждом прямоугольнике:

977 Маргарита Грюнбаум

978 Михаэль Грюнбаум

979 Мариэтта Грюнбаум

Очкарик взял печать, ткнул ею в подушечку с чернилами и торопливо проставил на каждом прямоугольнике, прямо над именами, букву W. Передал прямоугольники маме.

— Спасибо, — поблагодарил я.

Он не ответил, снова впился зубами в большой палец. Ноготь уже содран, кожа ярко-розовая, вся изгрызена.

— А для чего эта клеточка «транспорт»? — спросила Мариэтта.

— Для номера поезда, которым мы поедем, — ответила мама. — Ее не заполняют, потому что мы все едем одним транспортом, Сс.

— Сс? — переспросил я. — Что за Сс?

— В прошлом году они начали с А, — пояснила мама. — А когда дошли до Z, начали заново, теперь с Аа.

Я быстро подсчитал:

— Значит, наш транспорт — двадцать девятый?

— Каждый, кто будет уличен в утаивании ценностей, — в очередной раз повторяет эсэсовец, — денег, ювелирных изделий и прочего, — будет расстрелян.

За следующим столом другой мужчина с желтой звездой на груди требует нашу книжечку с талонами на паек. Мама отдает ее. Этот мужчина, с кудрявыми волосами и большой лысиной на макушке, быстро пролистывает книжечку и бросает ее в картонную коробку у своих ног. А ведь там еще половина купонов не использована.

— Что же мы теперь будем есть? — громким шепотом спрашивает Мариэтта маму.

— Там, куда вы едете, они вам не понадобятся, — отвечает еврей так же бесстрастно, как оглашает свое напоминание эсэсовец. — Следующий!

На полпути к столу, где все сдают ключи от своих квартир, я предупреждаю маму:

— Мне нужно в туалет.

Мама окидывает внимательным взглядом все помещение.

— Можешь подождать? — спрашивает она.

— Долго?

Мама прикидывает длину нашей очереди — и еще две очереди тянутся к следующим двум столам.

— Мариэтта, своди Мишу в туалет, — говорит она.

— Мне пока не надо, — возражает Мариэтта.

— Я тебя прошу, — говорит мама.

— А как же наши вещи?

— Я присмотрю. Сходи с ним, пожалуйста.

— Я даже не знаю, где здесь туалет.

— Спросишь кого-нибудь. — Мама стряхивает какую-то соринку с плеча Мариэтты.

Наконец мы находим табличку «МУЖСКАЯ УБОРНАЯ».

Вонь тут намного, намного сильнее.

— Давай по-быстрому, — командует Мариэтта, зажимая нос.

Я иду по узкому коридору, вонь с каждым шагом нарастает. После поворота коридор распахнулся в квадратное помещение размером примерно в половину класса, где я когда-то учился. От вони у меня что-то подкатило к горлу, да там и застряло. У одной стены ряд металлических ведер. Вокруг каждого голубая лужица.

Седой мужчина раскорячился над одним из ведер, самым дальним от входа, спиной ко мне, штаны спущены ниже колен, ноги бледные.

На обратном пути Мариэтта встретила в зале старую подружку. Они обнялись и давай болтать, словно в школе на переменке. Я остановился в нескольких шагах от них, дивясь, как в Выставочный зал все прибывает и прибывает народ. Очередь к первому столу уже человек сто.

Отметившись у последнего стола, мы взяли свои вещи и отправились в другую часть здания, где на полу рядами разложено много узких матрасов. Пришедшие первыми уже захватили места у дальней стены, а проходы между матрасами завалили своими вещами.

Мы дошли до самых дальних из незанятых матрасов и опустили сумки на пол.

— И что теперь? — спросила Мариэтта.

— Теперь будем ждать, — ответила мама.

— Долго?

— Не знаю. — Мама расстегнула жакет, хотя в зале было не очень-то жарко. — День или два. Может, три.

Я ничего не ответил, просто хлопнулся на свой матрас и чуть не расшибся: оказалось, что матрас — всего лишь длинный узкий мешок и чуть-чуть соломы внутри.

На мамин матрас, как выяснилось, кто-то недавно помочился. Мы собрали вещи и хотели куда-нибудь перейти, но чешский полицейский, дежуривший в комнате, сказал, что менять место строго запрещено.

Часа через два нас позвали обедать. Мы встали в очередь и показали свои картонки раздатчику, который сверил номера с длинным списком и выдал каждому оловянную миску.

Я попытался считать, пока мы ждали. Досчитал до пятисот, и тут другой раздатчик шлепнул в мою миску полкартофелины и полил какой-то темной жидкостью. Видимо, это суп.

Заняться тут нечем. Мариэтта после обеда слиняла, отправилась искать свою подружку. Я видел двух мальчиков моего возраста, но я с ними не знаком. Да и играть негде, так что я лезу в сумку и достаю единственную книгу, которую взял с собой: «Команда Клапзубовых». Лучшая книга на свете, потому что семья Клапзубовых — самая лучшая, хотя они и выдуманы. Папа и одиннадцать сыновей. Ровно одиннадцать, футбольная команда. Каждый из братьев — отличный игрок, причем у всех разные позиции, есть и нападающие, и защитники. Сначала не все ладилось — ни у кого не получалось стоять на воротах. Но потом выяснилось, что самый младший, Ондржей, — прирожденный вратарь. Я эту книгу раз десять перечитывал, не приедается. Так что теперь я открыл ее на той странице, где Клапзубовы принимают вызов самого знаменитого футбольного клуба Праги, который непременно хочет их победить, потому что старший брат, Лукаш, лучший игрок во всей команде, отказался подписывать контракт с этим клубом. Разумеется, Лукаш забил победный гол: перебросил мяч в падении через себя — его коронный удар.

Я как раз дошел до того места, где Лукаш взлетает в воздух спиной к воротам, как послышался громкий удар и примерно в десяти матрасах от меня люди повскакивали на ноги. Я отложил книгу и подошел туда. Не сразу разглядел сквозь собравшуюся толпу: какой-то старой женщине стало плохо.

На ужин дали то же, что и на обед, плюс полморковки. А пока дожидался в очереди, я досчитал до 617.