Тодд Хазак-Лоуи - Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

— Знаешь, — сказала она, заткнув ручку за ухо, — если б мои друзья не пожалели труда и сделали бы для меня такую вещь, на память о них… — Она часто заморгала.

— И что тогда?

— Я бы это ценила. — Она сглотнула и улыбнулась как-то странно, будто не взаправду. — Это уж точно.

Наклонившись, она вытащила из-под моей кровати тетрадку.

— «Памятная книга Михаэля Грюнбаума, — прочла она вслух, поглаживая обложку. — Терезин, декабрь 1943». Ребята думают о тебе, пока ты не с ними. Тот мальчик, как его зовут?

— Иржи, — с досадой ответил я, забирая у нее тетрадь.

— Он сам ее принес. Такой милый мальчик.

Она отошла поговорить с парнем помладше меня, тот все стонал на дальней кровати, а я вновь принялся листать тетрадь.

Мелким, плотным почерком:

Однажды, когда ты откроешь эту памятную книгу и станешь вспоминать нашу жизнь в Терезине, подумай и обо мне. Твой друг Робин Герц

Высокие буквы с наклоном:

Легко писать в книгу, пока мы все вместе, но вспомнишь ли ты меня, когда мы будем врозь? На память. Твой приятель Феликс Гоцлингер

Ближе к концу — крошечными печатными буквами:

Ты знаешь, что это значит, больше никому не надо знать, а ты точно вспомнишь, даже потом, когда вернешься в Прагу. Моему дорогому другу, на память. Гануш Пик

И пририсован футбольный мяч. Мне придется спросить Гануша, что он имел в виду, потому что я, честно говоря, не понял. Я закрыл тетрадь, зажмурился и снова открыл наугад.

Тонкими буквами с завитками под рисунком с орлом:

Однажды мы снова будем в Праге и будем говорить о нешарим и о наших победах. Мы и тогда будем лучшими друзьями, верно? На память. Твой друг Иржи Рот

Я положил тетрадь на колени и уставился в окно. Да, Иржи молодчина, что принес мне эту памятную книгу. Надо же, оказывается, они начали ее еще до того, как я пожаловался маме, что никто из нешарим мне не пишет, — ведь Иржи передал тетрадь всего через пару часов после того, как маме доставили мое письмо.

Наверное, я еще не вполне поправился: почти все утро проспал, но хочется еще и еще.

Кажется, я уснул. Потом пришла какая-то женщина и обняла Грету. Они стояли у двери и разговаривали. Обе плакали. Женщина ушла, а Грета села на стул и утирала рукой лицо. Когда она поднялась и подошла к моей постели, я притворился, будто все еще сплю.

Тук… тук… тук.

Я снова уснул? Откуда это?

Тук… тук!

Стучат в окно. Тетрадь соскользнула с моей груди на пол. Я поднялся и подошел к окну. Еще раз стукнуло — сильнее. Наверное, в окно кто-то кинул камешек.

Я глянул вниз — там Иржи. Я на третьем этаже. Он помахал, и я помахал в ответ. Он что-то сказал, так мне показалось: я видел, как он открывает рот и выходит облачко пара. Но слов я сверху не слышал. Я покачал головой. Иржи стал проделывать странные штуки руками, он как будто бежал на месте, прижав локти к бокам, а кулаками описывая круги. Я пожал плечами. Он показал вправо, потом на себя, потом снова вправо и опять стал делать такие движения руками. Он улыбался, но как-то невесело. Я помахал ему и прижал ладонь к стеклу — оно было очень холодное.

Иржи постоял еще какое-то время, глядя на меня. Потом помахал мне рукой, повернулся и пошел прочь.

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за углом. Потом бухнулся на кровать, гадая, что же он пытался изобразить. И тут до меня дошло: на одном плече у Иржи висел рюкзак. Я вскочил с постели и кинулся к двери. Почти добежал, но Грета ухватила меня за руку.

— Ты куда?

— Отпустите! — заорал я и попытался выкрутиться, но ее пальцы оказались очень сильными, вот же…

— Миша, стой, тебе нельзя!

Я наконец вырвался и выскочил за дверь. Но, как только свернул влево, к лестнице, столкнулся с доктором Ламмом и от столкновения упал.

— Миша? — спросил он, а тут и медсестра Грета подоспела.

Я встал, попытался между ними проскочить, но куда мне против двоих с четырьмя руками.

— Отпустите! — кричал я.

— Успокойся! — велел мне доктор Ламм, но я не мог успокоиться, не мог и не хотел. Дергался взад-вперед и в какой-то момент заметил, как таращатся на меня с полдюжины ребятишек у дверей. Грета обхватила меня руками, прижала к себе так крепко, не пошелохнуться. Еще раз попытался высвободиться, но я ослаб и даже испугался, что у меня руки-ноги отвалятся.

— Ш-ш-ш, ш-ш-ш, — повторяла Грета, поглаживая меня по спине. — Все в порядке, Миша, все в порядке.

Мне бы отпихнуть ее и убежать искать Иржи, но я позволил ей обнимать меня, пока не убедился, что и дети, и доктор Ламм ушли.

— Все в порядке, все в порядке.

— Сегодня… — попытался я заговорить чуть позже, но никак не мог отдышаться.

— Что сегодня? — переспросила Грета.

— Сегодня транспорт, — прошептал я, уткнувшись в ее плечо. — Транспорт, да?

— Да, — после долгой паузы ответила она, губами касаясь моей макушки. — Сегодня.

Наверняка это Иржи придумал памятную книгу. Но я не мог спросить его об этом, потому что позапозавчера, когда Иржи ее принес, его даже на порог не пустили. Мы тогда только помахали друг другу руками, как и сегодня. И все-таки я был уверен: это его идея.

Я открыл первую страницу, мне вдруг захотелось перечесть всю книгу подряд, с начала до конца. И вот же на первой странице, где расписался Коко: он нарисовал собаку, а под ней — поезд, из трубы валит дым. Поезд проехал мимо указателя «ТЕРЕЗИН» и катился под горку к другому указателю — «БИРКЕНАУ», так назывался лагерь на востоке. Хоть бы там оказалось не так плохо, но сейчас мне трудно в такое поверить, никак себя не уговорю.

Я аккуратно закрыл свою книгу и уставился в окно, пытаясь вспомнить, как стучали брошенные Иржи камешки, мечтая, чтобы этот звук повторился.

Когда настанут лучшие времена и мы вернемся домой, не забывай своего друга Коко Геллера

— Ну же, Томми, толкай! — кричу я от своего края тележки.

— Не могу! — отвечает он. — Застряло. Сам посмотри.

Я подхожу, смотрю. Заднее колесо провалилось в щель между булыжниками.

— Вот было бы это на обратном пути от Дрезденского корпуса, мы бы могли ее приподнять, — прикидывает Томми. — Но с грузом хлеба…

— А если пара буханок… ну, знаешь, свалятся с тележки? — подмигиваю я.

У Томми глаза округлились от испуга.

— Миша! — громко шепчет он. — Одна-две булочки — это ничего, но целые буханки?

Он прав. Дурная идея. Крошечные булочки можно спрятать, особенно если штаны, хоть ты и носишь их четыре года, болтаются на тебе — как мои. Но целый хлеб не спрячешь. А жаль: как раз вчера я выменял у какой-то тетки на две булочки хвостик салями. Наша с Томми работа — лучшая во всем лагере, хоть мы и не понимаем, что говорят нам датчане, которые работают в пекарне. Томми — хороший мальчик, он слушается меня, потому что я старше и — официально — главный в нашей команде из двух человек. Мы обходим весь Терезин и чаще всего сами выбираем маршрут. Я и для Кикины такую же работу добыл, он то и дело меня благодарит. Само собой, раз я работаю на пекарню, то не учусь. Может, и нехорошо пропускать столько уроков, но, по мне, лучше быть сытым и глупым, чем умным и помирать с голоду.