Тодд Хазак-Лоуи - Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

— Кстати, — вспомнил Шпулька. — А с кем сегодня играют учителя?

— С электриками, — ответил Кикина.

— Само собой, — покачал головой Шпулька. — Две лучшие команды: пусть Красный Крест убедится, как хорошо играют в футбол тут, в прекрасном Терезиенштадте.

Кикина высунул язык, на языке — кусок языка. Мы все расхохотались.

— В котором часу матч? — спросил я.

— Около четырех, по-моему, — ответил Шпулька.

— Жаль! — вздохнул я. — У меня в это время «Брундибар».

— Хорошего вечера, — пожелал мне Кикина.

— Как вы думаете, люди из Красного Креста догадаются, о чем эта опера? — спросил я.

— Сомневаюсь, — сказал Кикина. — Будь они достаточно умны, чтобы это сообразить, они бы знали, что тут все специально подстроено к их приезду, сплошное притворство, и оперы бы не понадобилось.

— Все-таки зачем они сюда приехали? — задумался я.

Никто из ребят не ответил. Еда почему-то стала и более вкусной — и более противной.

— Постойте, а вы не думаете… не думаете, что ради этого они и разрешили нам спектакли и оперы? Хотя школы у нас нет…

— У нас есть школа! — перебил меня Шпулька.

— У нас нет школы, — повторил я.

— Ты разве не слышал? Они превратили пару комнат в классы…

— Где?

— Не знаю точно, — сказал Шпулька. — Где-то за Гамбургским корпусом.

— Врешь ты все, — вставил Кикина.

— Дали бы договорить, — сказал Шпулька, — поняли бы, что не вру. Мне папа рассказал. Они обустроили несколько классов, то есть комнаты выглядят как классы. Но затем — прикиньте! — они повесили на входе табличку. Там написано… — Шпулька вытянул руку и словно бы написал в воздухе: — «Школа закрыта на каникулы».

Мы посмеялись, хотя мне показалось, что это не так уж смешно.

— Но постой, — сказал я. — На самом деле, может, именно поэтому они разрешили нам ставить оперы, играть музыку и все прочее? Притом что у нас нет настоящей школы. Чтобы показывать нас посетителям. Ведь так? Наверное, именно в этом дело. Чтобы все считали, что наци обращаются с нами хорошо.

— Ага, — подхватил Шпулька, — а на следующей неделе они будут снимать тут кино, чтобы показать всему миру, какое это замечательное место.

— Что, правда? — спросил я.

— Шутка, — сказал Шпулька.

— А! — сказал я.

Но я бы не удивился, если бы это не было шуткой.

Больше мы ни о чем не разговаривали, усердно жевали наш великолепный обед на обочине дорожки — в среду эту дорожку так тщательно почистили, что потом запрещали нам даже ступать на нее.

Сегодняшнее представление «Брундибара», по меньшей мере двадцатое по счету, прошло намного лучше прежних. Может, дело в том, что играли мы в здании «Сокол», которое в этот день считалось «культурным центром», в огромном зале, даже с балконом.

Я не видел, явились ли представители Красного Креста, и если да, то в какой момент. Знаю только, что все мы пели гораздо громче обычного, особенно под конец. Будто надеялись, что они как-то уловят намеки и велят нацистам закрыть Терезин, а нас всех отправить по домам. Разумеется, когда опера закончилась и стихли аплодисменты, ничего такого не произошло. Всё как в обычный вечер.

Но меня сегодня волновал не только спектакль, и, как только Фройденфельд, наш режиссер, сказал, что все прошло отлично, я побежал к бастиону, чтобы застать конец матча, в котором команда Франты играла против электриков.

Я рысью проскочил мимо новой игровой площадки и битком набитого павильона, где уже разыгрывались оркестранты, мимо голубых, розовых и оранжевых цветов, высаженных аккуратными рядами, мимо широких полос настоящей зеленой травы. Корпуса аж сверкали чистотой. Я добрался до бастионной стены и торопливо взбежал по ступенькам, только на последних шагах обнаружив, что к лестнице пристроены перила. Наверху я застал человек двадцать — двадцать пять, все не старше меня. Черт, пропустил игру. Заметив Педро и Зденека Тауссига из комнаты 1, я подбежал к ним.

— Закончился матч? — спросил я.

— Ух, какой матч! — ответил Зденек.

— В смысле «ух, какой»? Что произошло?

— Учителя выиграли три — два, — сказал Педро. — Франта просто потрясающий. Ты бы видел. Несколько раз он прыгал прямо вбок — честное слово, летел параллельно земле. И при этом ухитрялся поймать мяч или отбить его. Совершенно бесстрашный. Вот увидишь, когда-нибудь он будет играть в профессиональной команде.

Несколько минут спустя мы затеяли собственную игру. Настроение у всех было отличное, даже у Зденека и других ребят из комнаты 1. Поиграли примерно час и закончили только потому, что уже недолго оставалось до поверки.

— Если б всегда так было, — заговорил Пудлина, подталкивая перед собой мяч на пути к L417, — я бы не против тут остаться. Честно.

— Остаться, чтобы рано или поздно попасть в транспорт? — напомнил я.

— Плевать, — сказал Гануш, уводя мяч у Пудлины. — Американцы уже во Франции. Скоро мы вернемся в Прагу.

— Это ты в Прагу, — перебил его Эрих. — Я поеду в Брно. Кому нужна Прага? Огромный город, и ни одной приличной футбольной команды.

— Эй, вы о чем? — спросил я, но все уже забыли о разговоре: впереди, метрах в трех от нас, завязалась борьба за мяч.

Я ринулся туда и со всей силы врезал по мячу, как раз когда он покатился в мою сторону. Мяч взвился в воздух, рикошетом отскочил от дерева и перелетел кирпичную стену.

— Молодец, Миша, — сказал Пудлина. — Теперь лезь за ним.

— Это корпус Врхлаби? — спросил Кикина.

— По-моему, он, — ответил Гануш.

Кикина покачал головой, и его как будто передернуло.

— А что там такое? — спросил я.

— Давай, доставай мяч, — сказал Публина. — Скоро уже поверка.

Я рад бы отказаться, но ведь и правда моя вина, а лучше этого мяча у нас уже много месяцев не было.

— Ладно, — сказал я. — Только помогите мне забраться на стену.

Я уперся подошвами в ладони Феликсу и Эриху (оба уверяли, что я вешу по меньшей мере тонну).

— Повыше чуть-чуть, — велел я.

Кое-как ухватился за край стены и подтянулся. Даже приятно было, когда мышцы рук напряглись. То ли сил прибавилось после того, как угостился языком, то ли что.

Я спрыгнул по ту сторону стены, и в нос мне ударил противный, кислый запах. Я оказался в каком-то дворе, где никогда прежде не бывал. Вокруг на испачканных простынях или прямо в грязи лежали измученные люди, по большей части очень старые и все до одного немыслимо худые. И то ли свет так падал, то ли что, но только у всех кожа была желтая — там, где ее не покрывали красные пятна или сыпь. Мяч упал недалеко от стены, рядом с людьми, но они его, кажется, не замечали.

Мне захотелось немедленно вернуться и сказать ребятам, что я не нашел мяч. Но я заставил себя подойти. С каждым шагом вонь от мочи и еще чего-то, намного хуже мочи, становилась сильнее. Задержав дыхание, я наклонился за мячом и, хотя старательно отводил глаза, встретился взглядом со стариком. Оба глаза у него были то ли серые, то ли серебристые, и, наверное, на самом деле он меня не видел. Зубы темно-желтые, почти коричневые.