Михаил Коршунов - Наша компания [сборник рассказов]

Николай говорил, а сам работал. Пока особой лопаточкой он соскабливал лишний цемент, который выдавливался под тяжестью кирпича, к другой его руке словно прилипал уже следующий кирпич.

Витю точно заворожили сноровистые руки каменщика. Он глядел на них и не мог наглядеться. Руки двигались удивительно плавно и быстро. Раз-два — и кирпич на месте, раз-два — и кирпич на месте. И так без конца, без конца... Только успевай их подавать на конвейере.

Витя обратил внимание на то, что все кирпичи густо покрыты сквозными дырками.

Он спросил об этом Николая.

— Чтоб легче были, — объяснил каменщик.

— А много, наверное, кирпичей для большого дома нужно?

— Много. Даже очень много. Девять миллионов. И каждый кирпич в руках подержать надо.

— А скажите, — продолжал допытываться Витя, — зачем эти фанерные будки?

— Это не будки, а шатры-тепляки. От зимы еще остались. Зимой работать холодно: мороз, вьюги.

— А зимой разве тоже строили?

— Конечно, строили. И нам тепло было, и цемент не замерзал. Когда ты с отцом поднимался, заметил — трубы кругом?

— Да. И насосы видел. Здоровенные такие.

— Вот. Насосы эти называются калориферы. Они по трубам гнали к нам в шатры теплый воздух, а холодный откачивали.

Николай продвигался вдоль кладки, за ним продвигался и Витя.

Снизу по-прежнему доносился скрежет бетономешалки и поющий звон электрических пил. Где-то гулко и размашисто бил молот.

— Клава! — раздался сверху с лесов женский голос. — Клава! Скажи Николаю: нам доски нужны!

— Ладно, скажем, — ответили девушки. — Коля, слышишь?

— Слышу. Позвоните диспетчеру от моего имени, и пусть поднимут.

— А что, — удивился Витя, — дом еще не готов, а у вас уже телефон есть?

— Да, есть специальный телефон. Мы по нему разговариваем с диспетчером на подъемном кране.

Витя давно уже томился от нетерпения и вот, наконец, решился и попросил:

— Разрешите мне уложить один кирпич. — И, боясь, что Николай ему откажет, он покраснел и совсем тихо добавил: — Я только попробую. Разрешите.

— Попробую, говоришь, — ответил с улыбкой Николай. — Охота, значит, взяла. Это хорошо. — И, обращаясь к девушкам, он громко сказал: — Девчата, а девчата! Как? Примем его в бригаду?

— Отчего не принять, — раздались голоса.

— Ну, столковались! Держи, — и Николай протянул Вите свои рукавицы. — Ася, дай пустой ящик. А то мастер ростом коротковат.

Девушка принесла ящик. Николай показал Вите, куда он должен вмазать свой кирпич.

Витя встал на ящик и надел холщовые рукавицы. Ему приятно было ощущать их на руках — большие, потертые в швах, пахнущие цементом.

Витя выбрал кирпич порумянее, чтобы без щербинок и трещин, облепил его цементом и, пристукнув по нему рукояткой лопаточки, как это делал Николай, аккуратно установил в ряд кладки.

Над лесом нависла грозовая туча. Она гнала перед собой холодный вихрь, от которого по лесу шел тягучий медный гул. Птицы в борьбе с ветром неподвижно повисали в вышине, часто махали крыльями, напряженно вытягивали шеи, но ветер сносил их в сторону. Из густых ельников выметало сухую хвою, обрывки паутины. Лягушки в душных торфяных болотцах попрятались кто куда. На выкосах развеяло плохо уложенные стога сена и скрутило из него огромные шары, которые, сталкиваясь друг с другом, перекатывались по лугу.

Туча быстро приближалась.

В железнодорожной сторожке Сережа с сестрой Танюшкой были одни. Их мать, путевой обходчик, ушла проверять линию перед курьерским поездом.

Поезд должен был остановиться на дальнем перегоне и взять срочную почту, которую доставляют сюда с большого и ответственного строительства.

Почту обычно привозит на своем «пикапе» Максим Антонович, старый приятель Сережиного отца.

С самого детства живет Сережа возле железной дороги. Он уже неплохо разбирается в ее спецслужбе.

Ему, например, известно, что поезда-экспрессы и курьерские имеют номера от второго до четвертого, скорые — от пятого до тридцать восьмого, обыкновенные товарные — от пятисотого до шестисотого, а товарные сквозные, которые, мчатся, как экспрессы, без всяких отцепок и прицепок на станциях, потому что везут грузы особой срочности: хлеб, уголь, нефть, руду, — у них номера от шестисотого до тысячного.

Сережа часто провожал эти летящие мимо их поста магистральные, курьерские или скорые составы.

Летят они — от колес ветер, под шпалами похрустывает щебенка, прогибаются на стыках рельсы: тяжело нагружены вагоны.

Мама иногда разрешала Сереже держать сигнальный желтый флаг — путь свободен!

Сережа даже не жмурился, когда его обдавало паровозной гарью и горячими брызгами пара; он еще выше поднимал на пороге домика флаг: «Лети, поезд! Труби, гудок! Стучите, колеса!»

Из клетки выпрыгнула крольчиха и длинными прыжками скакала по двору — искала, где бы укрыться от грозы. Тарахтя и подпрыгивая на корнях деревьев, словно гоняясь за Сережей, каталось по земле ведро.

Сережа с трудом загнал в чулан кур и подпер дверцу доской.

Крольчиха больно исцарапала Сережу, пока он тащил ее до клетки.

В сенцах, в полотняной рубашке до пят, стояла худенькая, бледная Танюшка с широко раскрытыми испуганными глазами. Ветер трепал ее светлые волосы, и она взяла в рот концы тонких, как мышиные хвостики, косичек.

Девочка тихо всхлипывала.

— Ты зачем вышла? — подбежал к ней брат, схватил за руку и увел в комнату. — Ложись. Тебе нельзя вставать.

Танюшка вторую неделю болела, и, когда мать уходила, Сережа присматривал за сестренкой.

— Боюсь я, — пожаловалась Таня.

— А ты не бойся. Мама скоро придет, — сказал Сережа, подтащил табурет к окну, взобрался на него и закрыл форточку.

С железнодорожной насыпи ветер вздымал песок. Потрескивали в окнах стекла.

Темень делалась все гуще.

Сережа зажег керосиновую лампу.

Танюшка забилась в угол большой деревянной кровати, укрылась просторным одеялом и притихла.

Она вспоминала радостные, солнечные дни, когда была здорова и выходила с Сережей встречать мать, которая возвращалась с обхода путей.

Обычно первым из-за поворота дороги выскакивал щенок Бубенчик. Бежал он во всю мочь, сшибая с сорняков колючки, и потом на крыльце долго отряхивался от них.

Сережа принимал из маминых рук гаечный ключ, кирку, фонарь и холщовую куртку, пахнущую паровозом, а Тане мама надевала на голову новенькую форменную фуражку. И все вместе возвращались они домой.

Дома Таня подавала маме цветочное мыло, полотенце и ковш с горячей водой.

А когда мама ложилась спать рядом с Таней и Таня могла прижаться к ее плечу, тогда ей были нипочем самая злая гроза и даже толстые шмели, которые днем всегда нарочно крутятся вокруг Тани и сердито гудят.