Михаил Коршунов - Наша компания [сборник рассказов]

Гарька окреп, подрос, почернел на солнце. Леонид Аркадьевич тоже изменился — перестал жаловаться на поясницу, на одышку, как-то весь подтянулся, помолодел.

Многое в жизни для дяди и для племянника сделалось понятным, доступным и увлекательным: бродяжничать по лесу; есть картошку, печеную в углях, натыкая ее на палочки, чтобы не пожечь пальцы; запускать с мальчишками змея; натрудив лопатой руки, погружать их для отдыха в холодную воду; возить на тачке из леса торф для удобрения клубники; ходить на базар в деревню Темрюковку; лежать у открытого окна и слушать, как первый осенний дождь, еще теплый и не обложной, стекает с листьев деревьев в траву, как стучит он по дорожкам и по сухим стеблям цветов.

Скоро надо будет собираться и уезжать в город. Леонид Аркадьевич пойдет на работу в университет, Гарька отправится в школу.

А в сосновом домике с узорными наличниками и расписными коньками замкнут двери, закроют ставни, и останется он пустовать на всю зиму, до следующего лета.

Каждую субботу в городе Славянске появлялись прокламации, отпечатанные на грубой бумаге.

В прокламациях от имени подполыциков-революционеров сообщалось о всех несправедливостях и беззакониях, учиняемых властями над жителями города.

Полицейские давно уже разыскивали, где скрывается типография, в которой подпольщики печатают прокламации.

Начальник полиции Лев Потапович Гримайло каждую субботу утром собирал в своем кабинете подчиненных и, размахивая перед их носами строгим указательным пальцем, говорил:

— Гэть по всем улочкам и переулочкам! Найдите, где выпускают ту печатную крамолу!

И полицейские, пугая кошек и собак, шныряли по всем улочкам и переулочкам. Они заглядывали в калитки и подворотни. Лазили по чердакам и сараям. Разбирали дрова, сложенные на зиму в поленницы. Всовывали головы в сырые колодцы и горячие дымоходы — всё искали, где выпускают ту печатную крамолу.

А вечером, усталые и отупевшие, в паутине и сухих мухах, с перепачканными сажей коленями, являлись перед начальником и рапортовали:

— Никак нет! Крамольники не обнаружены!

Лев Потапович Гримайло сидел в дубовом кресле зеленый от злости, потому что перед ним лежала свежая прокламация, которую «крамольники» уже успели отпечатать и распространить по городу.

В центре города, возле коновязи и водокачки, стояла сапожная мастерская.

На фанерной вывеске рукой умельца-самоучки была нарисована ворона. В кривом клюве ворона держала за матерчатое ушко черный сапог: заходи любой прохожий, и тебе здесь починят башмаки и сапоги.

В парусиновых фартуках на низеньких табуретках сидели сапожники и стучали молотками, приколачивая к башмакам кленовыми шпильками набойки и подметки.

Иногда сапожники стучали особенно громко, потому что в это время в подвале мастерской — там, где лежали деревянные колодки, старая обувь, мешки с обрезками кожи и войлока, — работал маленький печатный станок.

Грубая пеньковая бумага накладывалась на шрифт типографского набора, прокатывалась сверху резиновым валиком, и когда бумагу снимали с набора, это была уже не просто бумага, а прокламация. Ее читали и передавали друг другу сотни людей, прятали от полиции, за нее шли в тюрьмы и в ссылку.

Прежде чем набрать для машины текст прокламации, сапожники ждали, когда дощатая дверь мастерской, брякнув пыльным колокольцем, широко распахнется и войдет Арина в белой накрахмаленной косынке, в сарафанчике, в стеклянных бусах, с перекинутыми через плечо мужскими сапогами.

— День добрый, хлопцы-чеботарники! — говорила Арина по-украински певуче и мягко.

— Здравствуй, дивчина захожая, — отвечал старший из сапожников Филат Шатохин.

— Чеботы до ремонту возьмете?

— Возьмем.

И Шатохин принимал от Арины сапоги, разглядывал их, покачивал головой.

— Пообносились.

— Батька говорит, что еще дюже крепкие!

Филат Шатохин улыбался, весело подмигивал Арине и уходил в подвал.

Арина была связной из соседнего подпольного центра на содовом заводе. Разговор насчет батькиных сапог был условным. Он означал, что у них на содовом заводе все в порядке, «дюже крепко», а в сапогах, в промасленной вощенке, лежал шрифт. Шрифт был один и для содового завода и для сапожной мастерской, поэтому его приходилось пересылать друг другу.

В этот день в мастерской долго ждали Арину со старыми чеботами батьки, но она не пришла.

На следующий день Арина тоже не пришла, а явился новый связной, который рассказал, что Арину задержали полицейские.

Случилось это на мосту через Донец.

Полицейские останавливали всех, кто направлялся в город, и обыскивали. Захотели они обыскать и Арину. Тогда она сделала вид, что испугалась, и случайно уронила сапоги в воду.

Полицейские решили достать сапоги, услужить Арине: девушка она была видная, красивая.

Сапоги они достали, но вместе с сапогами достали и шрифт, который, правда, успел из сапог вывалиться.

Арина тут же заявила, что о шрифте не имеет никакого понятия — мало ли что на дне речки валяется?.. Ей про это почем известно!

Арину все-таки задержали и отправили в участок.

На свидание к Арине пришла сестра. Через сестру Арина и передала товарищам, как было дело.

Так что шрифт пропал. И теперь нужно ждать, когда из партийного центра пришлют новый. Арина же от полицейских, возможно, открутится, потому что прямых доказательств ее вины у них нет да и у администрации завода она на хорошем счету.

Филат Шатохин выслушал все это и призадумался. Призадумались и его друзья сапожники. Они понимали, что начальник полиции будет торжествовать победу: шрифт у него, и прокламации исчезнут. Тем более сегодня суббота. И Арину надо поскорее вызволить из участка. А для этого лучше всего, чтобы в городе вновь появились прокламации.

Лев Потапович Гримайло действительно торжествовал: шрифт был конфискован, и не видать теперь горожанам большевистских прокламаций. Пусть думают, что подпольщики обнаружены и заперты в тюрьму.

Но Филат Шатохин был опытным революционером. Он сказал загрустившим друзьям:

— Пусть кто-нибудь сбегает на базар и купит ведро картошки.

— А на что картошка? — не поняли друзья.

— Будем тачать шрифт.

— Шрифт?

— Да. Шрифт из картошки.

Сбегали на базар и принесли ведро картошки. Потом уселись на свои низенькие табуретки и острыми сапожными ножами принялись тачать шрифт.

Каждому Филат Шатохин поручил вырезать по нескольку букв, которые размером должны были соответствовать прежним буквам — литерам шрифта.

Все утро мастерская была занята выделкой литер из картофеля. У кого не получалось ровно, Шатохин браковал и заставлял переделывать.