Фрида Вигдорова - Двенадцать отважных

Потом решила, что по самой дороге, где ходят немецкие машины, ей идти опасно, и пошла стороной. Однако чтобы не заблудиться в степи, она старалась не отходить далеко от дороги.

Толина тетка дала ей с собою две кукурузные лепешки, и Лена была этому очень рада. Она шла и думала, когда съесть лепешки. Хотелось бы поужинать до того, как зайдет солнце, но сидеть посреди открытой степи и есть лепешки как-то уж очень неуютно… Впрочем, скоро ей пришлось не только сесть, но и лечь, растянуться на земле: по степи шагали гитлеровские солдаты. Лена лежала на животе и опасливо смотрела сквозь траву, как они шагают. А когда враги прошли, она, все еще лежа на животе, съела половину лепешки. Потом встала, отряхнулась и пошла дальше.

В степи сгущались сумерки. Заря угасала. По дороге, светя фарами, проехали грузовики, и Лена опять упала в траву. В этот раз она съела другую половину лепешки. Становилось холодно. На Лене было платьишко, из которого она сильно выросла, и старая стеганка; в кармане ее лежала последняя лепешка. Чтобы согреться, Лена пустилась бежать.

На западе в темных полосах облаков потухала заря. Степь стала синей и словно бы дымилась. Идти по неровной земле было трудно. Казалось, кочки сами бросаются все время под усталые ноги.

Лена не боялась немцев. «Я маленькая, — думала она, — ничего они мне не сделают. Скажу им „шуле, шуле“ — и все». Но она побаивалась темноты.

Вдруг она увидела, что по дороге что-то движется. Сперва она не могла разобрать толком, что это такое, потом разглядела лошадь, телегу и идущих следом людей. Все это она увидела очень ясно, потому что среди ровной плоской степи лошадь, телега и люди четко рисовались на тускло-желтом догорающем небе.

Лошадь показалась Лене знакомой, это была та самая большеголовая старая лошаденка, которая раньше у них в колхозе возила бочку в полевой стан. Показался знакомым и один из мужчин с большим животом и кривыми ногами. Всего вернее, это был Тимашук.

Но почему все они идут пешком, а телега едет пустая? И почему они все с ружьями?

И вот тут Лене стало страшно. Казалось, что-то невыносимо ужасное происходит сейчас на дороге. Эти люди, провожающие пустую телегу, тайком делают что-то отвратительное и что-то спешат скрыть.

Ей стало так страшно, что она кинулась бежать со всех ног. «Шуле, шуле», — лихорадочно шептала она, уже не понимая, что говорит. Упала, уронила бумагу, испугалась еще больше и чуть не забыла подобрать свой сверток.

В степи теперь было почти совсем темно, и Лена взяла вправо, к дороге, чтобы не сбиться с пути. Темнота обступала ее, и она посмотрела вверх, на яркие звезды. Как далеко они были! И как близко, как душно, как враждебно обступала ее темнота.

Самое страшное, что неоткуда ждать помощи. Встреться ей сейчас человек, его нужно будет за версту обходить.

Но Лена боялась сейчас не людей — больше всего она боялась воспоминаний. Изо всех сил старалась она не вспоминать, но чувствовала, что ничего поделать с собою не может: еще минута, и перед ее мысленным взором возникла лошадь, виселица и на ней трое. Наверно, они были молодые. Но этого уже понять было нельзя. Подбородки их странно упирались в грудь, словно они баловались. Фашисты не позволяли их снять, не разрешали хоронить. И вот Лене представилось, что эти трое, опустив головы, бредут сейчас степью. Чего бы она не дала, чтобы был с ней кто-нибудь. Ну, хоть бы Жучка или Дружок!

Она плохо помнила, как добралась до речки и перебежала по скользким мосткам. И вот здесь она увидела, что у берега стоит человек да так неподвижно, как живой стоять не мог бы.

Лена бежала из последних сил, бежала, задыхаясь, чувствуя, как больно колет в боку, как сухо во рту и больше уже нет силы бежать.

Когда она была уже в теплой пещере среди своих, оказалось, что она ничего не может им рассказать. Как будто ее в степи никто не остановил, ничто, казалось, ей не угрожало. Она не могла даже с уверенностью сказать, стоял ли кто-нибудь у речки или ей только почудилось. Даже про страшную телегу, собственно, нечего было рассказывать — ехала и ехала по дороге телега. Однако, к ее удивлению, как только она заговорила об этой телеге, ребята словно потемнели.

— Она была какая-то страшная, — нерешительно сказала Лена.

— Еще бы не страшная! — ответил Вася. — На ней везли Петровича…

Каждый день девочки, которые продолжали ходить в школу, рассказывали товарищам, как там идут дела, Учителя задавали на дом уроки и неумолимо требовали, чтобы их выполняли. Ребятам приходилось писать на оберточной бумаге и даже между зачеркнутыми строками в старых тетрадях — новых тетрадей раздобыть было невозможно.

В школу по-прежнему приходили полицаи. Они кричали на учителей, которые будто бы продолжали учить детей по-советски, настраивали их против немцев. Они грозили закрыть школу, а учителей «сдать» в комендатуру.

А учителям вовсе не приходилось настраивать своих учеников против фашистов. Им было не до этого. Они жили в постоянной тревоге за ребят, ломали головы над тем, как уберечь их от страшной расправы, какими еще словами убедить не подвергать себя и своих близких смертельной опасности.

По приказу коменданта во всех классах были повешены портреты Гитлера. Но они не провисели и суток. Ольга Александровна спросила у ребят:

— Ну, зачем было снимать портреты? Что от этого изменится?

— В школе теплее будет, — незамедлительно отозвался кто-то из учеников.

— Мы ж сегодня фюрером печь растапливали.

Учительница строго распорядилась:

— На перемене возьмете в шкафу новый портрет и повесите.

— А мы бы Гитлера и живого с радостью повесили, — раздалось в ответ.

При этом «веселом» разговоре присутствовал Гриша Тимашук. Легко было себе представить, что произойдет после того, как он расскажет обо всем своему папаше.

Но прошло два, три дня, неделя. По-прежнему исчезали со стен портреты Гитлера, о чем Гриша не мог не знать, однако пока что ни учителей, ни учеников в комендатуру полицаи не «сдавали».

Однажды Ольга Александровна повторяла с учениками типы простых предложений и попросила их придумать и написать в своих классных тетрадях по два предложения. Проходя между партами, она заглянула в одну тетрадь, другую, третью. Во всех тетрадях было написано почти одно и то же: «Бей фашистских гадов!», «Гоните фашистских захватчиков с родной земли!»

Об этом Вася с Борисом узнали от самой Ольги Александровны, которую они зашли навестить.

— Ну подумайте, для чего это? — сказала она. — Ведь в класс каждую минуту могут войти полицаи.

— Жизнь им надоела — вот что! — рассердился Вася и пообещал учительнице поговорить с ребятами.

Вася не кривил душой, он и вправду злился на этих смельчаков. Но в то же время гордость, радость переполняли его сердце. Он знал, что стоит сказать слово, и эти и многие-многие другие ребята будут в их подпольном пионерском отряде.