Владимир Файнберг - Свет на вулкане

— Мая!

— Что?

— Мы сосчитали. Сто четырнадцать штук. Может, хватит?

— Мне все равно. — Мая вытянула шнур, осторожно сняла с крючка засекшуюся навагу и пустила обратно в воду.

Рыба дернулась. И медленно перевернулась белым брюхом вверх…

Они поднимались втроем по сумеречной дороге. Людмилка и Мая с трудом тащили набитую уловом сумку. Путилова шла следом, несла на круглом, похожем на хула-хуп, проволочном кукане непоместившуюся рыбу.

Людмилка с Путиловой переговаривались о том, что на днях должна быть получка, что наваги много, надо жарить сразу на двух сковородках и кому-то придется еще спускаться в магазин за растительным маслом. Путилова хотела еще успеть на танцы…

Солнце уходило за косую стену вулкана.

В общежитии, к счастью, Ирины не было. И Дуси тоже. Мая взяла у девушки две пустые бутылки и отправилась за маслом.

Солнце зашло. И в громадной тени, которую вулкан бросал на бухту, еще ярче сверкали сварочные огни «Космонавта». Мая спускалась им навстречу по крутой, темной дороге, даже не глядя под ноги.

«Зачем жить на свете? — спокойно думала она. — Зачем я тащусь с этими липкими бутылками? Зачем этот вулкан, эта бухта? И что я здесь делаю?..»

Все стало автоматическим, как в старом немом кинофильме. Если бы споткнулась и полетела вниз, наверно, не почувствовала бы никакой боли.

Добрела до магазина. Налили масла. Уплатила деньги. Получила сдачу. Двинулась с маслом в обратный путь.

Народу на улице — почти никого. Вторая смена еще в цехах. Первая наверху, в общежитии, ужинают, отдыхают, кто на танцы ушел.

«Работают. Ужинают. Танцуют. Вот и все. Потом целуются. Вот и все. В жизни надо иметь волосатую лапу… Кто это сказал? Георгий это сказал. Нечего, Маечка, размахивать молочными крылышками… Правильно. Все правильно».

Под ярко освещенным окном столовой сидел в седле своего мотоцикла с коляской Ковынев. Рывками заводил машину, сердито выговаривая кому-то в темноте:

— У меня тут яслей и детских садов не имеется! И нечего даже обижаться — в среду первым же пароходом уедешь. Ты закон нарушила, своего же малого заставила работать…

— Да я на тебя не обижаюсь, начальник. Я на жизнь обижаюсь, — негромко отозвался из темноты голос Васильевны. — Мне Ваську-то с кем оставить? Не с кем. Родню у меня еще немец поубивал. Партизаны были. Вот и вожу повсюду… А что на обтирку ходил, так это змея какая-то заработку моему позавидовала. А так ты б никогда не узнал!

— Мне об этом думать некогда, — сказал Ковынев, заводя мотоцикл. — Первым же пароходом вернешься на материк.

— Поеду, поеду, начальник… Спасибо тебе на добром слове.

Мотоцикл рванул с места и прогрохотал мимо Маи, стоящей в темноте напротив столовой.

Васильевна сошла с темного крыльца, попала в полосу света, и Мая увидела, как она судорожно погрозила кулаком вслед мотоциклу и запела дурным голосом:

Потом смолкла и двинулась в сторону магазина.

Наверху Людмилка и Путилова давно уже, наверно, кончили чистить навагу и ждали масла. Мая, ссутулясь, перешла деревянный мостик и подумала о том, что если сейчас кинуться в воду и ее утащит какой-нибудь спрут, никто не пожалеет о ее смерти.

«Разве что Дуся», — подумала Мая.

Она ускорила шаг. Там, на сопке, ее все-таки ждали книги, Дуся, Людмилка, Путилова. А тут в любую минуту могла нагнать Васильевна.

Сердце колотилось где-то в ушах, когда она вбежала в освещенный, шумный коридор барака, рванула дверь в свою комнату, едва не уронив бутылки с маслом.

— Ой! — вздрогнула Дуся. — Жутко боюсь, когда не постучавши входят!

Слава богу, Дуся была дома.

Она сидела за столом, старательно намазывая на длинный бутерброд с маслом остатки клубничного конфитюра.

— Добрый вечер! — сказала Мая. — Я на минутку. Наверно, за мной заходили? Я сейчас на кухню пойду…

— Садись лучше со мной чай гонять! С конфитюром. Конфитюр — моя стихия, — улыбнулась Дуся. — Чего вы с навагой этой связались? Тут еще Ирка твоя прибегала, вон записка лежит…

Маечка, из Владика прибыли все мои приборы, и я окончательно перебираюсь на «Космонавт», забрала шмотки: К понедельнику должны переоборудоваться. Заходи на судно. А то мне теперь некогда. Не знаю, куда делся шарф. Маечка, с Георгием тебе встречаться не надо. Увидимся — поговорим.

Целую. Иринка.

Мая положила записку на край стола. Села.

На стене появилась фотография: Мая и Дуся стоят обнявшись на фоне бухты, пирса и сейнеров. Хорошая фотография. Молодец фотограф, сдержал слово.

— Ты позабыла, а я на завод за фотом зашла. Я дотошная. Брось ты с этой навагой, давай чай гонять, пока не остыл!

Дверь приоткрылась, всунулась белокурая Людмилкина голова.

— Мы же масла ждем! А ты, оказывается, уже пришла!

— Вот масло, — тихо сказала Мая.

— Чудна́я ты все-таки, Майка, — сказала Людмилка, забирая бутылки. — Мы ведь ждем, а ты сидишь. Танька даже на танцы не пошла.

Она постояла на пороге, ожидая ответа.

— Пускай танцует, — сказала Дуся. — Мы и вдвоем нажарим. Чего-то после конфитюру на рыбу потянуло.

— Ну приходи. — Людмилка пожала плечами и вышла.

Мая поднялась с табуретки, подошла к окну. Большая белая лошадь бродила в темноте, негромко пощипывая траву.

— Все мужчины — подлецы! — убежденно сказала Дуся, допивая чай. — Я тебе, Мая, одно скажу: никому в жизни верить нельзя. Вот у меня тоже была одна подруга…

— Помолчи, Дусенька, — перебила ее Мая и посмотрела наверх.

Свет на вулкане лучисто сверкал.

Она провела рукой по закурчавившимся, перепутавшимся за день волосам.

— Дусенька, ты, если хочешь жарить навагу, иди, а то ведь мне заниматься пора…

К утру понедельника «Космонавт» был переоборудован.

Пожилой бритоголовый техник, прибывший с приборами из Владивостока, собирался тотчас после монтажа уехать обратно, но оказался в плену пароходного расписания: возвращаясь с рейсом с Камчатки, «Кулу» должен был подойти к острову только в среду.

И техник, к немалому удовольствию Ирины, решил остаться на «Космонавте» — мало ли как поведут себя во время эксперимента генераторы. До сих пор он ходил ночевать в штаб экспедиции, где в обществе таких же пяти командировочных душ спал на раскладушке в комнате для приезжих; теперь надо было поместить его на сейнере, и поместить по-человечески — все-таки пожилой, сугубо сухопутный дядька.

— Владимир Константинович, не обидитесь, если буду просить капитана, чтоб устроил на диване в своей каюте? Сейнер небольшой, команды много. Знаете, я вытеснила штурмана, и он теперь с механиком в его каюте.