Александр Соколовский - Неутомимые следопыты

Нелегко это было. Как приходилось сдерживать себя! Будто бы отвратительную микстуру пьешь. Противно, но знаешь, что пить нужно — в этом спасение. По клочку ваты, по бинтику, по таблетке я собирала для партизан посылку. И наконец наступил день, когда ее можно было бы отправить в лес. Но как? Всюду патрульные заставы… Егор Алексеевич, узнав, что посылка готова, снова сказал: «Ждите». И наконец я дождалась.

Как-то вечером на прием ко мне пришла девушка. Девочка почти. В платке, в стареньком платьице. Я не сразу узнала Клаву Муравьеву, дочку казненного гитлеровцами лесника. Она очень изменилась. Но меньше всего я могла ожидать, что Клава Муравьева — посыльная от партизан.

— Так, значит, Клава Муравьева к вам приходила! — воскликнул Вострецов.

— Ко мне, — кивнув, подтвердила Лидия Викторовна. — Она приходила три раза. А я за это время примерным поведением да хорошей работой настолько завоевала расположение у начальника госпиталя, так он мною был доволен, что удалось мне сделать многое.

Однажды я пришла к нему и попросила осмотреть моего сына. И чего только я ему не плела! Чем не пыталась улестить. Говорила, что при Советской власти врачей готовили наспех, ничего-то, мол, они не умеют, ничего не знают. И ведь клюнул он на приманку — пришел, осмотрел Димку. Ясное дело, поставил диагноз — крупозное воспаление легких. А у Димки тогда еще экзема началась — недоедал он. Уж как я благодарила этого надутого индюка! Сейчас вспоминать и смешно и стыдно. Но зато немец разрешил мне брать для сына лекарства в госпитальной аптеке. Партизанам моя хитрость, конечно, пригодилась.

— А Клава? — снова спросил Женька. — Когда ее схватили, она тоже к вам шла?

— Да, ко мне, — прозвучало в ответ. — Если бы от меня, то не было бы сейчас на свете ни меня, ни Димки… Ее долго пытали. Дознавались, к кому она шла, зачем, с кем у нее в городе связь… Ничего она не сказала. Так и погибла молча. Оружия при ней не нашли. Никаких документов… Но откуда фашисты могли дознаться, что Клава в партизанском отряде? Откуда им было известно, что она именно в этот день придет в город?.. Помню, тогда еще слух прошел, что Клаву предали. Но кто мог ее гитлеровцам выдать?..

— А вам Клава ничего не говорила? — спросил Женька. — Может быть, партизаны кого-нибудь подозревали?

Лидия Викторовна покачала головой:

— Нет, Клава об этом ничего не говорила. Я думаю, что если в отряде и был предатель, так партизаны его принимали за настоящего бойца, доверяли ему и ни в чем подозревать не могли. А с Клавой мы вообще почти не разговаривали во время ее визитов. Правда, однажды… Это произошло во время последнего ее посещения, за неделю до того, как ее схватили… За окнами, на улице, раздалась песня. Идиотская песня, одна из тех, что обычно пели гитлеровцы, шагая куда-нибудь строем. Клава услышала голоса фашистов — высокие, крикливые, и я увидела, какой ненавистью загорелись ее глаза. Губы дернулись от гнева…

Только такой безмозглый человек, как я, мог подумать хоть на секунду, что Клава Муравьева, партизанка, дочь погибшего героя, не устоит под пытками, откроет гитлеровцам тайну лесных и болотных троп!..

Вечером, уже в темноте, под все усиливающимся дождем, мы с Женькой возвратились домой. За столом мирно сидели, тихо о чем-то беседуя, тетя Даша и Иван Кузьмич. Перед ними красовалась большущая тарелка с румяными оладьями, стояла вазочка с вареньем. У меня сразу же рот наполнился сладкой слюною.

— А вот и наши дорогие детушки, — хлопотливо привскакивая, всплеснув руками, обрадованно воскликнула Дарья Григорьевна. — Сейчас я ужин подогрею… Чайник тоже на плиту поставлю.

Нет, кажется, ничего на свете противнее, чем затяжной, унылый, надоедливый до крайности дождь. То ли дело гроза. Уж налетит, так налетит — с молниями, с громовыми раскатами, с таким ливнем, что стоит лишь на мгновение выскочить из дома на улицу, и нет уже на тебе сухой ниточки. Но наперед знаешь, что промелькнет гроза, промчится, отгремит, отсверкает молниями, и вновь еще чище, еще просторнее засияет над миром синее небо, веселое солнце!..

Хорошо еще, что есть у нас верные друзья — зареченские ребята. На другой день они всей ватагой наведались к нам. Тетя Даша долго распаковывала их, снимая с мальчишек плащи и вешая их возле печки просушить.

— Только не шумите, — предупредила всех Дарья Григорьевна, кивком указывая на потолок, где у себя в каморке работал Иван Кузьмич.

Митя понимающе ответил таким же кивком и, сняв в сенях башмаки, что, впрочем, сделали и остальные, сопровождаемый Игорем, Федей и нами, прошел в нашу комнатку.

Там мы поделились с ребятами своим рассказом о том, что узнали от Лидии Викторовны; затем стали слушать, что узнал у Арсения Токарева Митя.

— Партизаны Токареву такой же наказ дали: завоевать у гитлеровцев доверие. А делать то, что прикажут ему партизаны. Ну, он и стал завоевывать. Он говорит: вовремя такой приказ мне дали, а то бы несдобровать. Дня через три на станции проверка была. Приехал какой-то гестаповец с командой немцев-техников и стал проверять, как смазчики, сцепщики, ремонтники работают. А Токарев тогда первый раз буксы хорошо смазал. Тот гестаповец первым делом в буксы полез. Проверили. Все в порядке. Похвалили Токарева. А двоих железнодорожников забрали. В машину — и увезли. Какие-то неполадки были найдены…

Я заметил, что маленькому Феде не сидится на месте. Он то и дело порывался вскочить с места и вставить словечко. И всякий раз Игорю приходилось одергивать его.

— А задание-то ему какое было? — в нетерпении спросил Женька.

— Задание, значит, такое… Расписание поездов партизанам переправить — раз; сообщать, что везут, — два.

— А как же он сообщал?

Тут уж Феде удалось вставить словечко:

— С обходчиком одним…

— Точно, — кивнул Митя, — с обходчиком. Немцы сами путь проверяли. Человек пять ходили в обход. Ну а с ними всегда шли ремонтники. Человека два-три. Если путь поврежден, гитлеровцы заставляли чинить тут же. Вот один обходчик такой…

— С-семен Гудков! — снова выкрикнул Федя.

— Точно, Гудков, — подтвердил Митя. — Он и вызвался.

— И он что же, передавал прямо на глазах у фашистов? — изумился я.

— Сдурел ты, Серега! — Женька даже руками всплеснул. — Ляпнешь иногда, не подумав.

— Нет, Сережа, — спокойно объяснил Митя. — Он от Токарева записки получал. Малюсенькие. В шарик ее скатаешь, она меньше ногтя. Нам сам Токарев показывал. Ее запросто проглотить можно, если что… Вот Гудков скатает такую записочку, спрячет за щеку и идет. А в условленном месте — у них такое было на двенадцатом километре, напротив расщепленной молнией сосны, — в этом месте наклоняется Гудков, ну, будто бы гайки на рельсах рассмотреть, а сам проткнет в земле пальцем дырочку и записку туда сунет.