Александр Соколовский - Таёжная речка Акшинка

— Надо бы левее объехать. Вон какая там вода спокойная.

— Омут там метра в три, — проворчал Серёжка, — потому и спокойная.

Засучив брюки выше колен, я спрыгнул в воду. Ух ты! Будто в огонь прыгнул! Холод ведь обжигает не хуже пламени. А вода в Акшинке была прямо ледяная. Дух захватывает. Да и устоять нелегко — так и валит с ног.

Придерживаясь за край телеги, я стал пробираться назад, чтобы вместе с Василием Васильевичем помочь Резвому сдвинуть её с места. Вдруг скользкий камень вывернулся у меня из-под ноги. Я не удержался, взмахнул руками и шлёпнулся в ледяную воду.

Стремительное течение тотчас же подхватило меня, как какое-нибудь бревно, и потащило к омуту. Я цеплялся за камни — они, словно живые, выскальзывали из пальцев; бил руками по воде, стараясь грести и плыть, но ладони ударяли по камням.

— Держись! — услышал я голос Василия Васильевича, донёсшийся до меня сквозь грохот волн.

Но за что мне было держаться? Попробовал встать — меня тут же как будто кто-то дёрнул за ноги. И свирепая вода снова повлекла меня к омуту, где — я видел — крутились ровненькие, аккуратные воронки водоворотов. Внезапно рядом я услышал задыхающийся голос Серёжки:

— Руку давайте, руку!..

Через несколько минут я сидел на берегу, лязгая зубами от холода и пережитого волнения. Серёжка, отплёвываясь, стаскивал сапоги, чтобы вылить из них воду. Я заметил, что к его поясу привязаны вожжи. Они тянулись за ним по траве, как хвост.

— Ч-чего это т-ты, Серёжка… вожжи п-привязал? — спросил я.

Серёжка ничего не ответил. Вместо него мне всё объяснил Василий Васильевич:

— Когда тебя понесло, он ножик из кармана выхватил и чирк по вожжам. Отрезал! Я думал: «Ну, с ума сошёл наш возчик». А он вожжи одним концом к телеге привязал, другим — к своему поясу. Понимаешь? Чтобы до тебя добраться. А то бы и его унесло.

Вот это Серёжка! Ну и молодец!..

— Спасибо тебе, — сказал я.

Серёжка сердито засопел, не ответил ни слова и стал молча отвязывать от пояса вожжи.

Реке, должно быть, надоело держать нашу телегу в плену. Резвый снова поднатужился и вывез её на берег. А река позади всё гремела камнями, всё ревела и грохотала. «Строгая вода», — вспомнились мне слова нашего знакомого геолога.

Когда я немного обсох, мы двинулись дальше. На другом берегу реки начиналось таёжное царство. Густо обступили дорогу высокие полосатые берёзы, мохнатые лиственницы — ёлки с мягкой пушистой хвоей, зябкие осины и гибкая ольха. Иногда деревья расступались. Открывалась поляна или вырубка. Тишина пряталась за стволами, в тёмной таинственной чаще. Не пели птицы, как поют они в наших подмосковных лесах. Только ветер осторожно шелестел в ветвях да изредка раздавался стороною какой-то шум: то ли треск сучьев, то ли хлопанье больших крыльев.

Ещё один раз мы переехали речку Акшинку вброд, но уже благополучно. И вскоре наша телега свернула на небольшую полянку, окаймлённую зарослями мелколистного багульника.

— Вот и приехали, — сказал Серёжка.

— А где же речка? — удивился я, не слыша знакомого грохота.

— Да вон она течёт, за кустами.

И правда, у подножия высоченной сопки блестела сквозь кустарник вода. Только здесь река текла тихо, медленно и спокойно, словно ей не хотелось нарушать торжественной тишины тайги.

Не успели мы как следует устроиться в нашей охотничьей палатке на берегу Акшинки, как к нам пожаловали первые гости. Это были мыши — лесные мыши: маленькие, хвостатые, рыжевато-серые, очень прожорливые и нахальные.

Чего мы только с Василием Васильевичем не придумывали, чтобы уберечь от них наши припасы! Подвешивали мешки на верёвках к веткам деревьев; заваливали на ночь камнями; заколачивали в ящик из берёзовых жердей… Ничего не помогало. Мыши ловко взбирались вверх по стволам деревьев, пролезали в щели среди камней и находили лазейки в берёзовых палках.

Наконец мы сдались. Обрезали верёвки, расшвыряли камни, из берёзовых палок нарубили дров для костра. Свалили наши припасы прямо на землю под кривой берёзой и только накрыли сверху брезентом от дождя — дождь ведь не мыши: от него спастись можно. А мышам мы сказали: ладно, ваша взяла, грабьте!

Шли дни. Убывали наши продукты. Утром заглянешь под брезент — мешок с крупой прогрызен, сахар испорчен… И каждый раз по утрам, приоткрывая брезент, чтобы достать к чаю сахар или сухари, я опасался, как бы там не оказалось пусто.

Однажды вечером захотелось нам попить чаю с сухарями. Я откинул брезент да так и отскочил, будто меня змея ужалила. Правда, никто меня не ужалил, но змея действительно была. Она лежала на мешках, свернувшись в три кольца, бурая, под цвет свежевыкопанной земли, с чёрными узорами от головы до кончика хвоста.

Когда я отпрянул в сторону, змея подняла плоскую треугольную головку и посмотрела на меня сердито. Крошечные глазки её были жёлтые, как у кошки, с таким же по-кошачьи узеньким зрачком.

Я сразу узнал гадюку — очень ядовитую змею. От её укуса человек, если не умрёт, то долго будет болеть.

Опомнился я, схватил палку, замахнулся, чтобы убить такую опасную соседку, и вдруг остановился. А что понадобилось гадюке на наших мешках? Сахар змеи не едят, сухари — тоже, и крупа им как будто ни к чему. «Да ведь она здесь на мышей охотится! — догадался я. — Сидит под брезентом и ждёт. Сунется какой-нибудь серый хвостатый жулик, и в один миг настигнут его ядовитые змеиные зубы. Вот так помощница у нас появилась! Вот так мышеловка!..»

Позвал я Василия Васильевича.

— Гляди, — говорю, — какая у нас мышеловка появилась.

— Ты её не гони, — сказал Василий Васильевич. — Пусть сидит, пусть наш склад сторожит.

— А как же чай? — спрашиваю. — Надо же нам сахар достать.

— Ничего, ничего, — отвечает Василий Васильевич. — Вон речка рядом — водички попьём.

— А обедать как же? Крупа нужна, соль…

— Ничего, ничего, — говорит Василий Васильевич. — Вон речка рядом — водички попьём.

— Ну, нет, — не согласился я. — Какой же это будет отдых, если мы с тобой одну водичку станем пить на завтрак, на обед и на ужин?

Отшвырнул я палку, взял тоненький прутик и легонько постукал им змею по узорчатой спине: отойди, мол, в сторонку, дай нам сухари взять — чаю напиться. Гадюка повертела головкой, высунула чёрный раздвоенный язычок, сползла с мешков и исчезла в густой траве.

Огорчился Василий Васильевич:

— Не приползёт она назад, не вернётся.

— Что же делать, — ответил я. — Пусть уж лучше мыши. С ними хоть к мешкам подойти можно. А с этой попробуй сунься: возьмёт да и тяпнет. Зубы-то какие!..