Александр Соколовский - Таёжная речка Акшинка

— Картошку с луком есть будем, — кивнул наш гость.

— Откуда же лук? — удивился я. — Мы с собой лука не взяли.

— Зачем лук брать? — сказал лесной доктор. — Лук везде в лесу много есть.

Тут я увидел, что он срезает острым ножиком розоватые клубеньки корешков у травы, которую успел собрать, и бросает их на сковороду. Стебли у травы были прямые, высокие, с пушистым зонтиком наверху. Я догадался, что это и есть лесной лук. Но мы с Василием Васильевичем раньше этого не знали, хотя и видели кругом такие зонтики.

— Как же тебя зовут? — спросил Василий Васильевич нашего доктора.

— Доржи́, — ответил тот.

— Ну, спасибо тебе, Доржи. Без тебя мы бы не выздоровели. Выходит, ты и правда доктор. А чем же ты нас вылечил?

— Бадан пили, — сказал Доржи. — Лист пили. Бадан в сопках на камнях растёт, много есть.

— А ещё тут можно найти какие-нибудь лекарства? — поинтересовался я.

— Можно, — кивнул Доржи. — Вон багульник растёт. На меду варить — чахоткой болеть не будешь. Весной мать-и-мачеха цветёт. Цветок собирай, первый лист у корня собирай, заваривай, как чай, — кашлять не будешь… — Он огляделся кругом и закончил: — Тут везде всё равно как аптека есть.

Картошка уже подрумянилась, и дух от неё пошёл такой вкусный, что у нас слюнки потекли. Но много есть нам Доржи не позволил: сказал, что мы опять заболеем. И мы послушались, потому что наш новый знакомый в самом деле был настоящим лесным доктором.

Зато чаю он разрешил нам пить сколько угодно. И, отхлёбывая из кружки крутой пахучий кипяток, я спросил:

— А как ты догадался, что у нас животы болят?

Доржи хитро улыбнулся:

— В тайге люди вдвоём ходят. Голова болит — один кричит. Рука-нога болит — один кричит. Живот болит — оба кричат.

Вместе с нашим новым другом Доржи пошли мы в тайгу на охоту. Он сказал, что на вырубке, неподалёку от палатки, видел целый выводок молодых тетеревов.

Взяли мы ружья и пошли.

Идти по тайге напрямик трудно. То молоденькие лиственницы встанут таким густым частоколом, что протиснуться сквозь них может разве что змея. То преградит путь непроходимый березняк или сваленное бурей дерево. То нежданно-негаданно завязнешь в топком болотце… Такие болотца не раз вызывали у меня чувство недоумения. Откуда вдруг они взялись не в низине, как полагается быть болоту, а на склоне сопки?.. Но Доржи объяснил, что это не простые болота, а осенние. Зимой земля промерзает так глубоко, что оттаивает только в августе, и то на склонах сопок, на солнцепёке.

Наш проводник уверенно шагал впереди, сворачивая то вправо, то влево, находя самый лёгкий путь среди непроходимой чащи, и вскоре мы вышли на широкую вырубку, поросшую мелким увядающим березняком и высокой сухой травою — вейником.

Кое-где в траве я заметил странные вмятинки. Словно кто-то нарочно долго и упрямо утаптывал сухой вейник.

— Тетерева ночевали, — сказал Доржи. — Теперь вместе ходить не надо. Каждый сам по себе ходить надо.

Мы разошлись в разные стороны. Скоро я услышал громкий переливчатый клёкот, и почти тотчас же прогремел выстрел. Я увидел, как Василий Васильевич вприпрыжку побежал по поляне, перескакивая через низкие берёзки. Наверно, ему удалось подстрелить птицу.

Не успел я позавидовать удаче товарища, как что-то с шумом, треском и тревожным криком взметнулось у меня из-под ног. Это было до того неожиданно, что я даже не успел выстрелить. Только заметил, как над полянкой пролетела, чуть не задевая крыльями метёлки вейника, стая больших пёстрых птиц и скрылась в густой траве.

Надо было идти осторожно и не глазеть по сторонам.

Я снова двинулся вперёд, держа ружьё наготове и стараясь не обращать внимания на выстрелы, которые грохотали в той стороне, куда ушли Василий Васильевич и Доржи. Я ждал, когда удастся снова вспугнуть тетеревиный выводок. Но никто больше не взлетал из травы. А я почти уже пересек поляну и добрался до кустарника, окружавшего одинокую берёзу на пригорке. И вот тут-то у меня из-под ног опять с треском и шумом вырвалась стая тетеревов. Я выстрелил наугад и, конечно, промахнулся.

От Василия Васильевича я знал, что тетерева, опустившись в траву, убегают незамеченными довольно далеко от охотников. Искать их в таком случае бесполезно. Зато передо мной на берёзе сидела тетёрка, которая почему-то не захотела прятаться. И я стал осторожно подбираться к дереву.

Я крался бесшумно, держа палец на спусковом крючке, и вдруг увяз по колено в болотце. Нужно было бы снять сапоги. Но, пока я буду разуваться, тетёрка улетит. И я решил стрелять оттуда, где стоял.

Как следует прицелившись, я выстрелил. Дробью сорвало листву с берёзы правее сидящей на ветке птицы. Эх, промазал! Конечно, испугавшись выстрела, тетёрка сейчас улетит… Но, к моему великому удивлению, она по-прежнему как ни в чём не бывало сидела на ветке. Только наклонила голову, словно удивляясь, отчего это с берёзы посыпались листья.

Я прицелился ещё тщательнее и выстрелил снова. На этот раз листья посыпались ниже сидящей птицы. И снова она с удивлением наклонила голову, посмотрев вниз, на голые ветки.

Да что же это? Уж не привязана ли там эта тетеря? Или она глухая? Выстрелов не слышит?

Я перезарядил ружьё и опять выстрелил. Дробь прошла выше тетеревиной головы. Птицу осыпало листьями. А она только встряхнулась и изумлённо покрутила клювом.

Лишь после четвёртого выстрела, видно сообразив, что надо убираться подобру-поздорову, тетёрка взмахнула крыльями и, пока я перезаряжал двустволку, плавно опустилась в траву.

Мы возвращались домой. Впереди шёл Доржи, за ним — Василий Васильевич. К их поясам было привешано штук по шесть тетеревов. Я плёлся сзади, досадовал на себя и удивлялся, почему моя тетёрка так долго не улетала с ветки. Может быть, эта тетеря и правда была глухая. Нет, по всему было заметно, что она слышала грохот выстрелов. Наверно, не глухая, а просто глупая была эта птица. Окажись на моём месте другой, более меткий стрелок, вариться бы ей в кастрюле на нашем костре.

Не знаю, сколько в тайге медведей, зайцев, косуль, барсуков, лисиц и прочего зверья, а вот бурундуков действительно великое множество. Бурундук — это маленькая серовато-жёлтая белочка с пятью чёрными полосками вдоль спины. И хвостик у неё на конце чёрный, распушённый, будто кисточка.