Александр Соколовский - Таёжная речка Акшинка

Сели мы чай пить. Пока по три кружки выпили, совсем стемнело. А мы всё гадаем: приползёт назад наша ядовитая мышеловка или не приползёт?

После ужина пошёл я положить под брезент сахар и сухари, гляжу: змея лежит на прежнем месте, устроилась на мешке с крупой.

— Ну, — воскликнул Василий Васильевич, — теперь берегитесь, мыши!

Так и поселилась гадюка на нашем продовольственном складе. Днём нас мыши не беспокоили, и она куда-то уползала: должно быть, по своим змеиным делам. Зато в сумерки, когда вся тайга вокруг наполнялась осторожным шорохом, шуршанием, попискиванием и потрескиванием веток, она возвращалась, словно приходила на дежурство, и устраивалась на мешках под брезентом.

Перестали пропадать у нас сухари и крупа. Успокоились мы. И очень нам нравилось, что охраняет наши припасы такой необыкновенный сторож.

Долго не удавалось мне подсмотреть, как змея охотится. А один раз удалось.

Случилось это вечером. Ярко горел костёр и освещал всю полянку, на которой стояла наша палатка. Брезент на мешках был откинут, и я хорошо видел гадюку, которая лежала свернувшись, будто кусок верёвки.

Вдруг я заметил, как сбоку на мешки проворно вскарабкалась мышь. Наверно, она не видела змеи и принюхивалась, шевеля усиками, словно примеривалась, в каком месте начать прогрызаться к вкусным сухарям. Я смотрел очень зорко, затаив дыхание и боясь пошевелиться. И всё-таки мне не удалось уследить за точным и быстрым движением змеиной головы. Мне показалось, что мышь просто увидела гадюку и от страха кубарем скатилась в траву. Да и змея не погналась за ней, а осталась спокойно лежать на мешках. «Не всегда, оказывается, у тебя бывает удачная охота», — подумал я.

Но вот гадюка пошевелилась. Медленно развернулись узорчатые кольца. Змея соскользнула с мешков и поползла куда-то. Я пошёл за ней, раздвигая прутиком травинки. А она всё ползла и ползла, извиваясь тоненьким блестящим ручейком — от пенька к пеньку, от камня к камню… А потом я увидел мышь. Ту самую. Она лежала шагах в тридцати от палатки, мёртвая. Значит, ядовитая мышеловка всё-таки успела её укусить! Укусила, подождала и поползла по мышиному следу. Она, конечно, знала, что яд действует верно и быстро. Куда ей было торопиться?

Целую неделю прожила гадюка у нас на мешках. Может быть, она жила бы и дольше. Но однажды случилась беда.

В то утро Василий Васильевич вернулся с охоты сердитый. На ближнем озерке ему не удалось подстрелить ни одной утки. Он только весь промок и едва не утопил в болоте своё ружьё — двустволку. Сердитый и мокрый, он полез в палатку переодеться. А потом достал тряпки, ружейное масло, шомпол — деревянную палку, которой прочищают ружейные стволы, — и уселся на траву, чтобы почистить двустволку. И надо же было ему устроиться как раз возле нашего продовольственного склада!..

Не знаю, почему в то утро наша ядовитая мышеловка не уползла, как уползала всегда. Может быть, у неё ночью охота была особенно удачная, и она объелась; может быть, решила поохотиться и днём… Только лежала она в то утро под брезентом, и ни я, ни Василий Васильевич её не заметили.

Мой друг накрутил на шомпол тряпку, обмакнул её в масло и стал водить ею внутри ружейных стволов. Потом он посмотрел сквозь вычищенные стволы на свет, а шомпол с тряпкой бросил на мешки. Бросил… И тут послышалось возмущённое шипение. Так шипят кошки, когда разозлятся. Из-под брезента выползла гадюка и молнией пропала в траве.

— Что ты наделал! — набросился я на Василия Васильевича.

— Да кто же знал, что она там сидит? — растерянно и огорчённо оправдывался Василий Васильевич.

А вечером ядовитая мышеловка не приползла, как приползала обычно. Не было её ни на другой, ни на третий вечер. Она не вернулась больше. Наверно, здорово обиделась на нас с Василием Васильевичем.

Зато как расхрабрились мыши! С жадностью накинулись они на наши беззащитные припасы. И по вечерам, слушая, как они возятся, шуршат и пищат в траве, мы с грустью вспоминали о ядовитой мышеловке, к которой оба успели очень привыкнуть.

Не обманул меня Василий Васильевич, когда говорил, что в таёжных речках рыбы видимо-невидимо. Только рыба в Забайкалье особенная. Нет там в речках ни окуней, ни щук, ни пескарей. Водятся в быстрых таёжных реках юркие серебристые хариусы с красными пятнышками на боках, чинно ходят большеголовые зеленоватые ленки…

Удить рыбу мне понравилось. Насадишь на крючок кузнечика — в Забайкалье их называют «скачками», — закинешь леску подальше, пусть даже без поплавка, с одним грузилом, и сразу бросятся к приманке любопытные жадные хариусы.

А ленок осторожен. Долго ходит он вокруг крючка, будто присматривается, нет ли подвоха. И едва только приметит на берегу рыбака, тотчас вильнёт хвостом и исчезнет в тёмной глубине омута.

Все рыбьи привычки и повадки я изучил быстро. Удочки закидывал в заводь возле переката, туда, где рыбы больше. Там она ходит, дожидаясь, когда быстрина вынесет на спокойную воду мошку или комара, или «скачка», прыгнувшего сдуру в серебряные волны, где, точно в самом чистом зеркале, отражаются прибрежные кусты и травы.

Научился и я прятаться в густом лозняке на берегу, чтобы меня не приметили глазастые ленки. Но дел у нас было много: и на охоту сходить, и обед сварить, и пришить оторванную пуговицу или положить заплатку на продырявленный острым сучком резиновый сапог. И поэтому на ночь мы стали ставить для ловли рыбы перемёт.

Перемёт — это длинная тонкая бечёвка, к которой привязаны кусочки прозрачной лески с грузилом и крючком — поводки. Ставится перемёт поперёк реки, и утром пойманную рыбу снимают с поводков.

За ночь обычно удавалось нам поймать три-четыре рыбки. Иногда попадалось пять или шесть. Хватало и на завтрак и на обед.

Однажды утром пошли мы с Василием Васильевичем на берег проверить наш перемёт. Смотрим — натянута поперечная бечёвка словно струна. Даже позванивает. Поводок посерёдке так и ходит из стороны в сторону.

— Ну, кита поймали! — пошутил я.

А Василию Васильевичу не до шуток. Волнуется он. Одной рукой за деревце на берегу схватился, другой бечёвку тянет.

— Помогай! — кричит.

Взялись мы вдвоём. Тащим бечёвку. А рыба тоже не сдаётся, плещется, дёргает поводок, вот-вот сорвётся. Нам бы потихоньку её к берегу подвести, снизу поддеть сеткой — подсачком. А мы поторопились. И зря. Выскочил из воды у самого берега здоровенный ленок, ударил хвостом — и поминай как звали. Крючок и поводок целы. Даже кузнечик — «скачок» — не съеден. А рыбы нет — сорвалась.