Лев Квин - Икс, Игрек, Зет

Но вот, вот! Лицо поворачивается к зрителям. Удивленные глаза…

— Я, я! — не выдержал Саня. — Смотрите, смотрите!

— Этот кадр вырезать, — произнес позади Злобин.

— Вырезать, — словно послушное эхо отозвалась монтажница.

Как?! Что же тогда останется от него? Одни руки да ухо…

— Ничего! — шепнул Воробей. — Ты попроси у него, пусть пленку отдаст. Я знаю одного мальчишку, у него есть проектор. Будем дома крутить.

Саня молчал, прикусив с досады губу.

— Эти листовки, этот типографский шрифт, — говорил между тем диктор, — пролежали больше сорока лет в тайнике, куда их спрятали подпольщики-большевики… Вот дом. Обычный, ничем не примечательный дом на Московском проспекте. Вы проходили мимо него сотни раз…

Глаз камеры останавливается на двухэтажном угловом доме. Наезд. Дом стремительно приближается. Распахнутая настежь дверь подъезда. В глубине видна лестница.

— Санька! Санька! — Воробей схватил Саню за руку. — Тот самый дом!

Широко раскрыв глаза, Саня смотрел на экран. Вот уже там появился чулан. Двое рабочих разбирают дощатый потолок. Саквояж!.. Пачка листовок… Другая пачка… Груда типографского шрифта…

— Во время ремонта рабочие случайно обнаружили в чулане…

Саня не выдержал, вскочил.

— Вот что там было! Вот! Но как они туда…

— Ребята! Вы мешаете! — произнес в темноте чей-то строгий голос.

Саня сел, весь дрожа.

Экран снова мигнул.

— Все! — сказал Злобин. — Съемка вся. Теперь студия.

В кадре появился диктор.

— Вас, дорогие товарищи, конечно, интересует вопрос, как попали в тайник листовки и шрифт. Послушайте, что вам расскажет Владимир Петрович Горюнов, старый коммунист, работавший во время колчаковщины в большевистском подполье. Беседу ведет редактор нашей студии товарищ Зубавин.

Диктор исчез, и сразу же Саня увидел папу и Владимира Петровича. Они сидели за низеньким круглым столиком. Владимир Петрович заметно волновался. Он крутил в руке носовой платок, надевал и вновь снимал очки.

— Владимир Петрович, — обратился к нему папа, — расскажите, пожалуйста, нашим телезрителям о своей работе в подполье.

— Рассказывать об этом недолго: подпольный стаж у меня небольшой. — Владимир Петрович сидел неестественно прямо и смотрел, не мигая, прямо на Саню. — Наш город в девятнадцатом году захватили колчаковцы. Что» ни день, то новые бесчинства, издевательства, зверства. Режим жестокий. Да… Помню, как-то швейники обратились к колчаковскому коменданту с просьбой разрешить им провести собрание. По своим швейным делам. Ответ был такой: «В случае, если собрание состоится, расстрелять каждого десятого».

Владимир Петрович помолчал немного, собираясь с мыслями.

— Сестра у меня была, Маруся, — на два года меня старше. Она работала в библиотеке. И я тоже. Да… Так вот Маруся завязала связи с комсомольским подпольем. Стала там членом руководства. Я сначала ничего не знал. Потом, смотрю, Маруся все чаще стала пропадать по вечерам. В библиотеку к ней тоже начали приходить новые люди. Рабочие парни, девчата. Спросил я ее… Словом, она и меня приобщила.

— Что делали подпольщики? — спросил папа.

— Разное. — Владимир Петрович сел свободнее, откинулся на спинку кресла. — От агитационной работы до участия в партизанских боях. Да… Я лично только листовки расклеивал по ночам, больше ничего. Еще медикаменты добывал.

— А медикаменты для чего?

— Переправляли партизанам… Старых коммунистов в городе мало осталось. Кто в тюрьме, кого замучили, а кто в отряды ушел по приказу партии. Одна молодежь. Энтузиазма — хоть отбавляй, и наивности столько же. Сведения о конспирации черпали, главным образом, из «Овода». Да.

Он снова умолк и, сняв очки, стал их старательно протирать.

— А о находке, которую мы все только что видели, — о ней вы можете сказать?

— Если быть точным, надо сказать, что я эти листовки и шрифт вижу впервые. Но слышать о них — слыхал. При очень тяжелых обстоятельствах. Очень! Да… Дело было осенью девятнадцатого. Приходит как-то Маруся, веселая такая, и говорит, что удалось наладить связь с типографией Панкова — был тут у нас, в городе, такой предприниматель. Где сейчас кинотеатр «Мир»… «Скоро заимеем свою типографию, говорит. Есть один рабочий. Берется отпечатать листовку прямо там, у Панкова, а потом и вынести шрифт»… А еще через две недели произошло несчастье… Жарковато у вас тут… — Владимир Петрович виновато улыбнулся и вытер платком морщинистый лоб. — Да… Прибежали ко мне в библиотеку и кричат: «Скорее на улицу! Там твоя сестра раненая». Я побежал. Она лежит вся в крови — шпик колчаковский в нее выстрелил. Два раза. Почти в упор. В сознании была, но говорила еле-еле. Ухо ко рту приложил — чуть разберу, Что-то в какой-то там поваренной книге искать…

— Слышишь! — толкнул Саню Воробей. — Книга!

— Тихо!

— Я совсем голову потерял, — продолжал рассказывать Владимир Петрович. — Сестра же родная! До какой там мне книги было!

— Она умерла?

— Да. У меня на руках… Простите, можно я попью?

— Пожалуйста, пожалуйста!

Папа налил воды. Владимир Петрович выпил, но стакан на стол не поставил, стал вертеть в руках.

— Потом я узнал, что колчаковцы арестовали того парня из типографии — Сеней его звали — и расстреляли. А вот человек, который был должен взять у него листовки и шрифт и передать Марусе, тот исчез бесследно. Так и решили: провокатор! Выдал их всех охранке, а сам скрылся, чтобы подпольщики не отомстили.

— Фамилия его вам известна?

— А как же! Василий Сергунов. Он сюда, к нам, из Подгорска приехал.

Сергунов!..

Саня сразу вспомнил слова старичка-повара из Подгорска: «Кажется, куда уж лучше, чем он был… И вот, поди ты, случилось же с ним такое недоброе».

Так вот что с ним произошло! Он предатель!

— Так считали, — продолжал Владимир Петрович. — Да… А теперь… Я даже и не знаю. Саквояж вот… Откуда он взялся — ясно: из типографии. А вот кто его в тайник положил? Парень из типографии? Или кто другой?

— Сергунов? — спросил папа.

— Не знаю. Если Сергунов, то куда он сам потом делся?.. Словом, тут только догадки.

— Вы упомянули про книгу.

— Да… Маруся сказала: поваренная книга. А их в библиотеке немало. Я все перерыл — ничего от нее не обнаружил, ни одной, хотя бы самой малюсенькой записочки.

— Значит, так до сих пор и не известно, кто положил саквояж в тайник?

— Да. Неизвестно.

И тут Саня не выдержал.

— Известно! — закричал он, вскочив. — Федоров, вот кто! Федор Федоров!

— Что такое?

— Безобразие! — раздались голоса в зале.

Вспыхнул свет. В заднем ряду поднялся со стула рассерженный директор студии.

— Понимаешь, что ты наделал? Ты сорвал репетицию! Через десять минут выключат тракт, а завтра уже передача.