Виктория Лебедева - Слушай птиц

Вот и у Яны неизвестно, что за родители. Так подумать – если Яну мама, тётя Лена эта самая, через весь музей за ухо таскает, то у такой-то, пожалуй, не попросишь.

Он лепил, лепил птичек для Яны и ставил на подоконник сушиться, потом тётя Марина их обжигала вместе со своими, и он их раскрашивал. Очень хотелось, чтобы они не были похожи на другие свистульки, которых полно продавалось в сувенирной лавочке и на лотках.

Эксперименты с формой не очень удавались – свистульки просто не хотели нормально свистеть, но зато раскрасить их можно было как угодно.

Ярослав вложил в раскрашивание всю свою фантазию. В коробке появились птицы полосатые, как носки Ольки и Олеси, и клетчатые, как кухонные салфетки; чёрные со звёздами, как космическое небо, и ярко-синие (он вспомнил песню о птице удачи «цвета ультрамарин»); жёлтые в оранжевом оперении (одну такую он потихонечку потом подложил тёте Марине, чтобы «нашлась») и в цветочек, в крапинку – какие угодно. А ещё он слепил пять маленьких свистулек и разрисовал их как настоящих трясогузок – светлые грудки, серые спинки, чёрно-белые пёрышки и головки, глаза-бусины.

– Ты интересно сочетаешь цвета, – похвалила тётя Марина.

– Да ну… – смутился Ярослав. – Я вообще рисовать не умею.

– Кто тебе сказал?

Ярослав ответил нехотя, что и сам знает, вот и по рисованию у него четвёрки одни – в лучшем случае.

– Ну и что? – сказала тётя Марина. – У меня тоже по рисованию одни четвёрки были – в лучшем случае. А бывали и двойки.

Ярослав решил, что она шутит. Она же художница – как у неё могли быть двойки по рисованию? Но тётя Марина выглядела абсолютно серьёзной.

– Знаешь, Ярослав, оценки, тем более по рисованию, не всегда объективны. Вот у меня в школе, например, преподавала изо такая строгая-престрогая бабушка. И для неё главное было, чтобы на рисунках выходило всё как в жизни, понимаешь?

Ярослав кивнул.

– А теперь посмотри на мои картинки – разве они как в жизни?

Тётя Марина была права: по стенам висели яркие прямоугольники в рамках, на которых было не очень понятно, что нарисовано, но странным образом эти непонятные пятна и линии радовали глаз и поднимали настроение. От них комната становилась весёлая и улыбчивая, как сама тётя Марина. Тут много было и синего, и оранжевого, и ярко-зелёного – не как трава, а как зелёнка на коленке, – и жёлтого, и белого. Ярослав подумал, что, наверное, именно из-за картин тёти Марины, а ещё из-за ярких глиняных игрушек и расписных тарелочек в комнате так уютно. Но если всё это убрать, останутся только унылые серые стены из необработанного дерева, проложенные не то растрепавшимися верёвками, не то мочалом.

– Конечно, я умею нарисовать так, чтобы похоже. И тогда умела. Но, стыдно сказать, иной раз мне хотелось поддразнить учительницу… Вернее, не так. Она была такая усталая и строгая всё время, и сначала хотелось её развеселить. Но от моих рисунков она не веселилась, а только ругалась. И ставила мне плохие отметки, в том числе двойки. И тогда я стала рисовать ей назло – я в детстве очень была упрямая. Теперь я об этом немного жалею.

– Но двойки-то за что? – всё равно не понял Ярослав. – Красиво же!

– Люди разные. – Тётя Марина улыбалась. – И представления о красоте у них тоже разные. Слышал поговорку, что о вкусах не спорят?

Поговорку он слышал, конечно. Но как-то странно было её примерять к школьным урокам рисования.

– У тебя любопытное чувство цвета, – повторила тётя Марина. – Вот, к примеру, эта птичка… – Она достала из коробки полосатую свистульку, похожую на носок. – Мне бы в голову не пришло соединить в таком порядке бирюзовый с фиолетовым и бордовым, а ведь смотрится! – И она протянула птичку на вытянутой ладони дяде Мише. – Скажи, а?

– Смотрится, – подтвердил дядя Миша. – И чувство кадра у тебя хорошее. А кадр – это что? Композиция. Так что ещё не поздно вернуться к рисованию. Не на уроках, а дома, для себя. Если тебе, конечно, интересно.

Ярослав замялся. Вообще-то он не очень любил рисовать. Наверное, в этом была проблема.

– Зачем тебе эти со́рок соро́к, если не секрет? – спросил дядя Миша.

– Так… – смутился Ярослав.

– Не рассказывай, если не хочешь, я ведь не настаиваю…

Тон у дяди Миши был такой, будто он извиняется. Перед ним, перед Ярославом! Это было ещё более странно, чем когда он говорил: «Я не знаю». Поэтому Ярославу немедленно захотелось рассказать дяде Мише о своём плане. И он стал торопливо объяснять, что вот Яна – она наверняка хорошая, хоть и вредина, но ведёт себя почему-то неправильно, и, чтобы она больше не крала чужое, он, Ярослав, решил сделать для неё все эти свистульки и подарить – насовсем подарить, пусть поступает с ними как угодно, пусть даже по пятьсот рублей продаёт за штуку, хотя это глупо – задирать цену, так дорого не купит никто, но это ладно, это уже её дело, а он подарит все эти свистульки Яне, и она тогда наверняка перестанет красть, потому что в этом больше не будет необходимости – вот же они, свистульки, правда? И вы же сами говорили тогда, в самолёте, что воровство – оно не норма и по статистике честных людей больше, чем нечестных…

Выложив всё это на одном дыхании, Ярослав вопросительно посмотрел на дядю Мишу. Тот явно задумался. Долго сидел, прикидывал что-то в уме, опять машинально заплетая клочок бороды в маленькую смешную косичку, а потом сказал:

– Пожалуй, это неплохой план. Стоит попробовать… – И добавил после паузы: – Только ты, просто на всякий случай говорю, сильно не расстраивайся, если он вдруг не сработает, хорошо?

Свистульки были готовы, одна ярче и лучше другой, и Ярослав представлял, как обрадуется Яна, когда он поднесёт ей свою коробку. Дома в Москве он завернул бы её в подарочную упаковку с бантиками, как у них в семье делали по праздникам, – мама говорила, что, пока снимаешь обёртку, самое-самое важное подарочное ощущение и есть.

Раньше Ярославу всегда казалось, что это пустая трата времени. Но сейчас он сам почувствовал, неожиданно для себя, как было бы круто, если бы Яна получила коробку с глиняными птицами не просто так, а в цветной бумаге, со всеми этими украшениями. Он прямо видел, как она надрывает краешек, нетерпеливо тянет за ленточку, как высвобождает свою пёструю стаю… Он видел радость на её лице, видел, как оно, вечно подозрительное или насмешливое, проясняется, как губы расползаются в улыбке. Яна бы на него тогда та-ак посмотрела (он представил как)…

А потом бы вот так руки к груди прижала, от благодарности (он опять представил как)… А потом бы потихонечку, аккуратно-преаккуратно стала трогать одним пальцем глиняные головы свистулек, будто не верила, что они настоящие. (Он и тут представил, как это выйдет, а потом, была не была, ещё представил, как Яна благодарно целует его в щёку и краснеет, – это во всём ранее представленном был самый приятный пункт.) Но на деле всё оказалось в точности как на постерах «Ожидание и реальность».