Н Огнев - Исход Никпетожа

— Ну, уж я не знаю, — сказал я, — какое может быть спокойствие и равновесие, когда за стеной лупят смертным боем высокую и худую женщину? Что касается меня, то в следующий раз, когда я услышу, — я пойду и этому Петрову надаю банок. Вот тогда посмотрим, какое у вас будет спокойствие и равновесие!

— Тогда я должен тебя предупредить, — говорит Корсунцев. — Тебе не следует забывать, что ты здесь только гость и живешь, как бы это сказать, на нелегальном положении. Поэтому всякая твоя громогласная выходка, да еще с мордобоем, может окончиться плачевно в смысле выставления тебя вон. Помни, здесь тебе не вторая ступень и не собственная квартира. Во второй ступени мордобой сходил тебе безнаказанно, а на собственной квартире ты бы не рисковал очутиться на улице.

— Это что же, психологическая оборона, Корсунцев? — спросил я ядовито.

— Как хочешь называй. Нет, по-моему, это просто инстинкт самосохранения.

— А я пойду с Рябцевым Петрову морда бить, — сказал вдруг, совершенно для меня неожиданно, маленький парнишка-карел, который живет на угловой койке.

— Ну, и дурак, — с досадой ответил Корсунцев. — Скажи, пожалуйста, Рябцев, почему ты такой колючий? Я сам не знаю, чего я с тобой путаюсь? Пошел тебя кормить — ты там набезобразничал. Устроил тебе ночевку— ты сам из-под себя подпорки вышибаешь. Ведь это же глупо, наконец.

— Рябцев! — вдруг в полном восторге закричал карел, видимо вообразив себе нашу будущую драку с Петровым. — Ты ему давай правая щека, а я ему буду давать с левая щека. Он тогда не убежит, хо!

— Ну,— сказал Корсунцев в заключение,— имейте оба в виду, что я не буду ни на вашей стороне, ни на стороне Петрова.

— А на чьей же стороне ты будешь? — спросил я иронически.

— На стороне правил общежития, — ответил Корсунцев.

Так как я у всех назанимал, а обедать все-таки надо, — я решил разыскать Сильву. По правде говоря, мне этого очень не хотелось, потому что с Сильвой у меня связано много всяких воспоминаний и мне мучительно было обращаться к ней. Мне сказали, что она в анатомическом театре, и я туда пошел. Так как я никогда там не был, то меня поразил тяжелый и противный запах, который оглушил меня еще в раздевалке. Все время ходили взад и вперед девчата в белых халатах, и я спросил, где найти Сильфиду Дубинину. Мне сказали, что она работает с трупом, и мне пришлось итти в самую анатомическую. Я зажал нос и вошел, но нос пришлось сейчас же разжать, потому что в рот полез необыкновенно противный сладковатый вкус.

На каждом столе лежал ободранный покойник. Около столов толпились профессора и студенты (больше девчата) в белых халатах. Одна какая-то девчина с комфортом расселась на стуле у одинокого трупа на столе и читала этот труп, справляясь с книгой. Немного дальше группа девчат взрезала трупу спину. Глядеть на все это без, привычки было муторно. А тут еще запах. Но, когда первое впечатление прошло, я поразился каким-то особенно деловым подходом к ученью. Когда я взглянул с этой стороны, то анатомический театр показался мне похожим на муравейник, и мне стало неловко, что я торчу здесь без дела.

«Как же разыскать Сильву?» — подумал я, как вдруг бежит она сама с каким-то ножиком в руке.

— Ты что, Владлен, — спрашивает, — к нам, на медфак, переходишь?

— Нет, ты просто мне нужна по делу.

— Ну, ладно, тогда выйдем в раздевалку и поговорим. Только здесь воздух чище, чем в раздевалке. А, впрочем, погоди. У меня прелестный труп, легкий и не жирный, хочешь посмотреть?

— Нет, в другой раз как-нибудь, — ответил я, потоку что меня опять замуторило (должно быть, с голоду). — И потом, как этот труп может быть прелестный?

— Да, ведь трупы-то разные бывают. Дадут разложившийся — они очень трудные, потому что ткани спутываются. А у меня сейчас хороший, свежий.

— А тебе разве не противно? — спросил я.

— Бывает, особенно когда нагнешься низко, да ведь это наука, а наука должна все исследовать. Когда профессор в первый раз нас сюда привел, он перед этим нам сказал: — Представьте себе, что вы входите не в комнату, полную трупов, а в цветущий весенний сад, благоухающий розами и магнолиями. Биологически трупы и цветы — одно и то же, частицы единой материи. — Мы представили и обошлось. По-моему, у химиков в лаборатории хуже пахнет. — А если отбросить запах, то здесь становишься на границу познания человеческого тела, — так говорит профессор. В общем, я привыкла, и уверена, что и ты бы быстро привык, одно беда — девчата курить здесь приучаются. А я усилием воли заставила себя перейти границу запаха без папироски. Ловко?

— Конечно, ловко, ты — молодец, — ответил я. Мы уже вышли в раздевалку и мутить меня перестало. Должно быть, на меня с непривычки подействовал не только запах, но и вид такого количества трупов. — У меня к тебе есть одна просьба, Сильва.

— Какая? — рассеянно спросила Сильва. — А хочешь посмотреть музей? Мы уже прошли миологию и остелогию. Я тебя сразу могу посвятить.

Не дожидаясь ответа, она потащила меня в музей. В этом музее, в стеклянных ящиках, были разложены разные кости.

— Вот, видишь, — застрекотала Сильва с увлечением. — Это ос темпорале, височная кость, она такая трудная, что прямо ужас. У нас тут шутили, что когда кончают самоубийством, то нарочно в висок стреляют, чтобы разбить эту кость, такая она трудная. А вот это —1 на основной кости — видишь, в роде седла. Так это и есть турецкое седло, со спинным отростком мозга на нем. Мозга сейчас нет, но это не беда, он есть у каждого человека. Представь себе, что этот самый отросток, помещающийся на турецком седле, регулирует рост человека? От этого отростка зависит, если у тебя, например, вдруг руки вырастут до полу. Или нос в два аршина. Потом есть еще трудные кости...

— Погоди ка, Сильва,—перебил я,—пока довольно...

— А ты разве не хочешь посмотреть мышцы и нервы? — с воодушевлением и не слушая, продолжала Сильва. — Вон там, в той комнате. Идем-ка. Видишь, на этой голове лицевые нервы: они страсть как перепутаны и их трудно учить. А вот копченые мышцы: они в роде ветчины, поэтому мы их называем копченые...

— Тьфу, перестань покуда! — сказал я. — На первый раз довольно с меня. Мне и есть расхотелось. Пожалуй, теперь и денег не нужно. Я ведь пришел у тебя сорок копеек занять на обед.

— Эх ты, слабонервный человек,—сказала Сильва.— Ну, выйдешь на свежий воздух — все пройдет. Ты возьми снегу, как выйдешь, и зубы им почисти. А денег я могу тебе дать целый рубль. Ты, в случае чего, приходи — у наших девчат, если у меня не будет, всегда достать можно.

Когда я шел по двору, то все время плевался. Во рту стоял неотвязный сладковатый вкус. Но, в конце концов, голод пересилил, и я пошел в столовую.

Я как-то другими глазами стал смотреть на Лито и даже на Совправо после того, как побывал в анатомическом театре. Сегодня я зашел на один Литовский семинар и постараюсь записать подробно впечатления для сравнения с анатомическим театром. Строгие и научные белые стены с громаднейшими окнами меня вначале очень поражали и заставляли с головой уходить в то, что говорит профессор. Теперь это уже для меня не ново, поэтому обращаешь внимание на другие мелочи.