Н Огнев - Исход Никпетожа

— А гну я к тому, — ответил парень, — что нужно вопрос ставить не так, как мы ставим. Нужно призадуматься над словами этих баб. Если женщинам и вправду нужны деньги, а не мужья, — а я это и в других местах слышал, и все от женщин, — то тогда возникает вопрос, чтобы брака и совсем не было.

Тут девчата еще пуще загалдели, некоторое время ничего не было слышно. Потом, когда, наконец, удалось восстановить тишину, одна из девчат, смуглая и с черными усиками, сказала басом:

— То, что говорил предыдущий оратор, есть капитулянство, распад и хвостизм. Во всяком случае, это не серьезная постановка вопроса.

— Как так не серьезная? — удивился парень. — Ведь, если будет установлено, что важны деньги, а не чувство и не товарищество, то такая постановка — правильная?

— По-моему, ты проповедуешь идеал разврата, свободную любовь и всякие там свинские ночи, — говорит Чечотка. — Таким взглядам не место в вузовском общежитии,

— Ликвидаторство в вузовском масштабе, — басит девчина с усиками.

— Мое предложение, чтобы брака не было, вовсе не разврат,— серьезно возразил парень.— Оно не касается разных там регистраций и не регистраций. Оно вот в чем заключается. Например, какой-нибудь парень хо-. чет жениться, или девчина — выйти замуж. Теперь проверяют насчет венерических болезней — кто болен, а кто нет, и разрешают жениться только тем, кто здоров.

— Это уж совершенно лишний разговор, — брезгливо вставила девчина с усиками.

— Ну, вот, — а по-моему нужно еще одну проверку: кто интересуется заработком или вообще деньгами другого, тем государство и должно запретить всякие решительно браки на целый год или на три года. А после этого срока могут жениться или выходить замуж, но уже по выбору Загса... Тогда, небось, не будут петь про деньги.

— Ну, вот — вздор! Чепуха! — закричали девчата.— Зарапортовался! Не брызгай! Заткни фонтан!

— А что, у нас сегодня к кипятку какие-нибудь конфетки есть? — спросила Вера. — С чем чай будем пить? — С шишом, — ответила девчина с усиками. — А если хочешь, с абрикосовым вареньем.

Все захохотали, потому что «абрикосовое варенье»— было что-то смешное. Принесли кипяток. Оказалось, что чаю у девчат даже и на заварку нет, а пьют они просто кипяток, без сахару (как я в последнее время). А «абрикосовое» варенье — это вот что: девчина тыкает пальцем в стол, потом сует палей, в рот, будто ложечку варенья подцепила, а сама говорит всем: — «Я с абрикосовым». Тогда другая проделывает то же самое, только говорит: — «А я с земляничным». — И так далее, пока не надоест.

— А твое мнение насчет брака, Рябчик? — спрашивает Вера.

— По-моему, здесь дело не в регистрации и не в деньгах,—сказал я.— Вот мне интересно,—был из вас кто-нибудь замужем, — из девчат, разумеется?

— Что за вопрос? Никто не был, — отвечает девчина с усиками.

— Так чего же вы спорите? По-моему, нужно, чтобы этот вопрос решал каждый сам для себя, — ну, скажем, в течение года, что ли, а уже потом выносил на общее собрание. И тогда, когда все соберут опыт, то устроить дискуссию и решить, чей опыт приводит ближе всего к цели.

— Ну, а потом, после года? — странным голосом спрашивает Вера.

— Что — после года?

— Ну, после года? — Расходиться, что ли, если кому-нибудь надоело?

— Конечно, насильно держать другого никто не имеет права.

— Так бы и говорил сразу, — сказала Вера. — Поняла я вас.

Но по-моему никто меня не понял.

Был у Ваньки Петухова, чтобы посоветоваться насчет своего положения. Рассказал ему, что на-днях почти наверное останусь без жилплощади, что средств к жизни нет никаких, что ходил уже грузить дрова, но что там погрузки больше нет.

— Ну, и что же: унываешь? — спрашивает Ванька.

— Да нет, не то что унываю, а становлюсь в роде как в тупик: что же дальше-то делать? Перебиваюсь пока кое-как... по знакомым, подал на стипендию и общежитие, пока ответа нет. При таких условиях от лекций голова только пухнет.

— Ну, а общественность?

— Видишь, какая вещь, Ванька, — ответил я горячо. — Я и сам вижу, что отстал, как-то выбился из колеи. Я и сам вижу как здорово кипит кругом всякая общественная работа, да и жизнь сама интересней, как-то глубже и совершенно по-новому раскрывается, ну... а сил ввернуться в эту жизнь — нет, потому что все время голова работает над тем, как бы пообедать. Меня уж «занимательным парнем» стали называть, потому что я у всех кругом занимаю на обед. Потом еще вот что, чего в школе не было: станешь выступать по какому-нибудь вопросу, и все время думаешь, что тебя обязательно перекроют — ведь кругом сидят и зетят ребята, у которых язык словно на то и привешен, чтобы спорить. Не то, чтобы я их боялся... нет. У меня даже и теперь есть такие мысли, что в конечном счете я их всех забью. Погоди... дай только оправиться!

— Это, конечно, хорошо, что ты не унываешь... — задумчиво сказал Ванька. — Знаешь, в чем твоя беда? Что школьный коллектив, к которому ты был припаян, оказался недостаточно прочным, чтобы тебя и дальше поддерживать. Вот, ты и остался без козырей! Ну, и, конечно, твой индивидуализм мешает.

— Какой же я индивидуалист?

— Да ты забыл, что ли, как в школе настаивал постоянно на с в оих проектах, совершенно не учитывая об’ективной обстановки и... диалектики момента. С одной стороны, это, может, и хорошо, ну, а с другой— сам видишь, в каком положении ты очутился: тебе приходится начинать сызнова. Сейчас ты как проявил себя в общественности?

— Кружок юнкоров веду, в «Молодежное дело» пишем.

— Эх, не дело это... тебе на завод бы надо. Ну, уж теперь продолжай! Ну, а еще чем?

— Да ничем... Разве, что занимаю деньги направо и налево.

— Д-да... — сказал Ванька. — Тоже, общественники! Слушай: вести отчетность можешь?

— Не знаю. Могу попробовать.

— Вот в том-то и дело, что не знаешь. Ну, ладно, приходи ко мне через неделю, я со своими ребятами переговорю.

Вчера начали ломать угол нашей комнаты, а жилплощади еще я не получил; поэтому нам с пастухом пришлось искать ночлега где-нибудь в другом месте. Вот, пошли мы с ним, наелись винегрету со студнем (у пастуха, по его словам, «еще летняя кубышка в кармане грехотит») — и пошли.

— Ну, ты вот что, Константин, — говорит пастух, — ты, я еще не знаю, какой человек. Однако утверждаю, чтобы без озорства и безо всякой похабности, потому что пойдем мы с тобой сегодня ночевать к проституткам.

— Да ты что, Финагент, — с ума, что ли, сошел? — Ни с чего я не сходил, а в прошлом году мне сколько раз приходилось. Среди этих девчат есть добрые, и не только что ночевать, а и накормят. Только — чтобы ни-ни. Понял?

Сколько времени мы ходили по бульварам, я уж и не знаю. Было уже поздно. Идут две каких-то такое накрашенных девчины, пастух — к ним: