Грейс Лин - Звёздная Река [litres]

Из черноты внутри холма раздался очередной стон – тяжкий и скорбный, словно погребальный звон храмового колокола. Но в этом траурном звуке слышалось и кое-что ещё: просьба, мольба, словно эхо того, что скрывалось у Жэньди глубоко в сердце – и что побудило его наконец шагнуть в пещеру.

– Эй, – окликнул он. Слабый и неуверенный голос растворился в бесконечной тьме. Воздух в пещере был прохладным, земля под ногами мягкой. – Кто здесь?

Ответом ему стал новый стон. Жэньди поднял фонарь ещё выше. Впереди что-то было. Что-то очень большое. Он не понимал, что именно. Больше лошади и странно бесформенное. И оно светилось жутким зеленоватым светом. Что же это? Жэньди сделал несколько осторожных шажков. Фонарь в руке дрожал и трясся.

Внезапно бесформенная масса открыла глаза. Огромные, как две круглые дыни, они выпучились и уставились на Жэньди. Это были глаза жабы! Жабы чудовищных размеров!

Жэньди завопил и бросился назад, и сердце его стучало громче, чем шаги. Страх затопил всё его существо, не давая мыслить здраво. Настоящая Ядовитая Жаба? А если она дохнёт на него своим смертоносным ядом? Он вырвался из холма, трясясь и задыхаясь.

Прохладный ветерок с озера подул на него – словно ласково погладил. Свет фонаря рисовал мерцающие звёздочки на озёрной ряби. Эта мирная картина слегка успокоила Жэньди. Но как только ему удалось восстановить дыхание, из глубины холма снова раздался стон. Но теперь он звучал не грозно, а печально. Жэньди сразу вспомнил глаза. Глаза этой чудовищной жабы были полны грусти и боли. Вот такие же глаза были у жабы господина Шаня, когда ей отрезали лапку, подумал Жэньди, и в сердце у него кольнуло.

А если эта гигантская жаба – вовсе не Ядовитая Жаба, подумал он. Мысли лихорадочно заметались в голове. Что, если… что, если это жена Ван И? Что, если госпожа Чан ошиблась и жена Ван И так и не превратилась обратно в женщину, а осталась жабой? И, когда луны не стало, жаба застряла на земле и прячется в холме?

Из пещеры показался слабый свет. Жаба идёт за ним! Она шлёпает медленно, думал Жэньди; к тому времени, как она покажется, он успеет убежать. Жэньди посмотрел на мост, но не тронулся с места. Он стоял и ждал.

Наконец жаба появилась, освещая своим зеленоватым свечением всё вокруг, словно огромный бесформенный фонарь. Она была так огромна, что Жэньди едва доставал ей до колена. Бородавчатая кожа вблизи выглядела обветренной, изъязвлённой. Жэньди снова содрогнулся от её уродства, но жаба опять издала жалобный стон, и страх уступил место состраданию.

Странное зеленоватое свечение исходило из раздутого живота, придавая жабе больной и измученный вид. Немудрено, что она так медленно передвигалась. Она поддерживала брюхо передними лапами и тяжко охала.

Может быть, подумал Жэньди, она наглоталась светлячков, как жаба господина Шаня? Тогда, по крайней мере, понятно, отчего у неё болит живот. Должно быть, она умяла их целую гору, иначе брюхо не раздулось бы так сильно.

Жэньди ощутил вес сумки на плече и вспомнил про вино. Вдруг от вина жабе станет легче?

– Думаю, это поможет от боли в животе, – сказал он, протягивая жабе кувшин. В ночной тьме слова эти ему самому показались дикими и неуместными. – Хочешь попробовать?

Жабьи веки приподнялись, и чёрные, как арбузные семечки, глаза уставились на кувшин.

– Это Сыновнее вино, – сказал Жэньди. – Хорошее. Я точно знаю. Его изобрёл мой отец.

Жаба издала вопросительный звук, и Жэньди, чтобы заполнить молчание (а может, уже по привычке), начал рассказывать историю.

Когда моя мать впервые забеременела, мой отец, магистрат, был вне себя от радости. «У меня будет наследник! – ликовал он. – Моя кровь, кровь величайшего правителя и героя, будет течь в его жилах!»

К рождению младенца он решил закатить пир на весь мир. Он велел слугам откормить свинью, подготовить восемьдесят восемь бутылей лучшего рисового вина и устроить в городе небывалое празднество. Он веселился и принимал поздравления, хотя его жена ещё не родила.

Моей матери это не нравилось, она беспокоилась, но в сознании отца его сын уже существовал – и обладал могуществом, храбростью и мудростью под стать бессмертным. «Мой сын станет князем, – думал он, упиваясь этой мыслью, – а его сын – императором, и наша династия будет править вечно!»

Так что, когда у него родилась дочь, отец был безутешен. Когда повитухи сказали, что моя мать родила девочку, лицо отца почернело, как прогоревшее полено, и он вылетел из комнаты, даже не глянув на ребёнка.

– Девчонка! – проговорил он с горечью и презрением.

Отец разозлился на дочку так, как будто она неведомым образом похитила у него долгожданного сына. В гневе он развернул всех гостей от порога и отправил прочь, яства для пира велел бросить свиньям, а бутыли с вином закопать в землю, да поглубже. На тех, кто осмеливался подступить к нему с поздравлениями, он гневно рычал и велел им убираться с глаз долой.

Весь следующий год моя мать и слуги старались держать девочку подальше от отцовских глаз. Гнев его постепенно утих, но недовольство осталось. Когда моя мать призналась ему, что снова ждёт ребёнка, он только и фыркнул: «Что, опять девчонка?»

На этот раз отец не закатывал пиров, не делал вина и не бахвалился. Он помнил, какое унижение пережил год назад, и теперь не осмеливался даже мечтать о сыне.

Но когда ребёнок родился, это оказался я! Мальчик! Отцовская мечта сбылась!

Отец был сам не свой от радости и гордости. Он по-петушиному важно вышагивал и издавал ликующие крики. Он пригласил всю округу – и важных вельмож, и простолюдинов – на пир, какого, по его словам, свет ещё не видывал.

Но поскольку отец не подготовился заранее, теперь всё делалось в великой спешке. Слуги метались от бакалейщика к зеленщику и обратно; тут же зарезали свинью – разжиревшую до немыслимых размеров; повара трудились без сна и отдыха: всю ночь они красили куриные яйца в красный цвет, и руки у них тоже стали красными до самых плеч, а поутру, едва пропел петух, бросились жарить, варить и печь, так что друг друга не видели из-за густого пара, напоминавшего дым. Они жарили золотые кунжутные шарики, пухлые, как сливы, они раскладывали по тарелкам имбирь, нарезанный тончайшими прозрачными полосками, точно лепестки цветов. Тёмно-медовую свинину украшали нефритово-зелёные листья салата, а белые пельмени плавали в мисках сладкого супа, точно облачка. Слуги с гордостью расставляли блюда на столах.