Евгений Лесников - На Смоленской тихо

Автор книги, бывший военный моряк, потом строитель, написал повесть о довоенном детстве. Она привлекает острым сюжетом, озорными мальчишескими характерами, достоверным изображением сложного мира взрослых.

Лесников Е. Д.

Л 50 На Смоленской тихо. Повесть. Волгоград, Ниж. – Волж. кн. изд-во, 1975. 96 с. с ил.

«…Несколько суток продолжался бой за наш дом. Я чем мог помогал раненым, заряжал автоматные и пулеметные диски, подносил патроны и гранаты… Неожиданно в провале стены показалась рогатая немецкая каска, затем фигура фашиста, я выпустил из автомата длинную, до последнего патрона очередь. Потом со мной был нервный припадок. Видать, непросто убить, когда тебе 14 лет, даже фашиста…»

Так рассказывает о своем детстве Евгений Лесников. В дни Сталинградской битвы он был ранен и контужен. Потом его направили в военно-морскую школу. В 1944 году Евгений вступил в комсомол. Ходил на тральщике на разминирование. Одна мина взорвалась близко к кораблю. Сигнальщика Лесникова контузило второй раз.

После демобилизации вид разрушенных городов подсказал выбор мирной профессии – Лесников стал строителем. Он работал до конца пятидесятых годов. Потом сказалось пережитое в юные годы. Пятнадцать лет он лежит неподвижно…

Комсомольский характер, закалка коммуниста даже и в столь немыслимом состоянии вызвали бойца к активной жизни Он надиктовал книжку о предвоенном детстве своих ровесников, которую мы и предлагаем на суд читателя.

Климовы переезжали на Смоленскую улицу в новую квартиру. Екатерина Николаевна вечером постирала белье, а утром оно было серым от пыли. Складывая белье в таз, она ругала царицынский дождь, как здесь называли пыльные бури, а заодно ругала мужа Максима Максимовича, который ушел за машиной и как в воду канул. Вещи были собраны и уложены еще вчера, делать было нечего, и Екатерина Николаевна покрикивала на всех, кто попадался на глаза.

Первым понял настроение хозяйки Рекс. Он выбежал за дверь и забился под крыльцо. Даже в самую сильную жару земля под крыльцом была влажной, и он любил лежать здесь и наблюдать за тем, что делается во дворе. Вслед за Рексом улизнул и Димка. В дальнем конце двора стал запускать «монаха» {1} 1 «монах» – бескаркасный бумажный змей. .

Подхваченный ветром, «монах» рывками поднимался, до звона натягивая нитку, и неожиданно, клюнув носом, падал, запутавшись хвостом в траве, бился о землю.

На крыльцо вышел Шурка. Посмотрев из-под руки на бледное за пыльным маревом солнце, подошел к Димке. Придавив босой ногой трепыхавшегося в траве «монаха», Шурка лениво протянул:

– Иди отца поищи, мать велела. – И сообщил будто о чем-то радостном: – Ух и сердитая она сегодня!

Димка вышел за калитку, огляделся. Небольшие домики и мазанки, ютившиеся на косогоре, жались друг к другу, словно защищаясь от ветра. В переулке не было ни души, все спрятались от палящего солнца и пыльной бури. Даже многочисленное собачье племя притаилось в будках. Димка побежал вниз по переулку.

Рекс хотел было увязаться за Димкой, но Екатерина Николаевна прикрикнула на него, и он снова укрылся под крыльцом.

Димка прибежал, когда машина уже выезжала со двора. Максим Максимович и Шурка втащили его в кузов. Димка посмотрел на дом, который они покидали, на тетю Полю, на сидевшего рядом с ней Рекса, и ему стало жаль уезжать. Здесь было тесно, но зато весело. Особенно по вечерам, когда все были в сборе и играли в лото или читали вслух смешные рассказы Михаила Зощенко. «Теперь ничего этого не будет», – с горечью подумал он.

Машина остановилась около старинного двухэтажного дома из красного кирпича. Парадная дверь оказалась незапертой. Екатерина Николаевна растерянно посмотрела на Максима Максимовича. Он первым прошел в квартиру.

В углу гостиной на табурете стоял худощавый мужчина в парусиновом костюме и ярко-желтых щегольских ботинках. У него были гладко зачесанные черные волосы, галстук-бабочка под накрахмаленным воротником.

– Вы что здесь делаете? – спросил Максим Максимович.

– Пардон, с кем имею честь? – мужчина глянул на плотного, широкоплечего Максима Максимовича и спрыгнул с табуретки.

Екатерина Николаевна возмутилась.

– Я хозяйка квартиры, а это мой муж.

– Значит, хозяева? – мужчина строго посмотрел на нее. – А я работник домоуправления, осматривал квартиру. – Он помахал листом бумаги. – Вот акт. Квартира в идеальном порядке, и вы должны его поддерживать. – Уходя бросил: – Мы будем контролировать.

– Неприятный тип! – Екатерина Николаевна захлопнула дверь.

– Значит, не стоит из-за него расстраиваться, – сказал Шурка. – Лучше посмотрим квартиру.

Новая квартира нравилась Екатерине Николаевне, и она с удовольствием стала осматривать ее. Начали с гостиной – большой квадратной комнаты с тремя окнами на улицу и двумя на веранду. Стены украшал вычурный лепной карниз. Углы его венчали лукавые рожицы амуров. Скосив застывшие глаза на швейцарскую печь, облицованную цветными изразцами, они, похоже, сколько-то недоумевали: зачем их втиснули в эту чуждую им обстановку? С потолка из переплетенных цепей смотрел Прометей. Широкое, скуластое лицо, искаженное страдальческой гримасой, было явно не в ладу с формами барокко и смахивало на лицо казачьего атамана. Максим Максимович заметил, что титан страдает не от вечных мук, на какие обречен разгневанными богами, а от отвращения к позеленевшему медному крючку, что держит в зубах по прихоти купца, строившего дом. На крючок в былые времена вешали лампу – «молнию»; теперь его обвивал провод электрической лампочки.

Из гостиной – дверь в комнату, отведенную Димке. Комната небольшая, с двумя окнами на улицу. Третья, совсем маленькая комнатка с узким окном во двор, напоминала монашескую келью. Тесная и неудобная прихожая дополнялась просторным коридором с «итальян- ским» окном во всю стену, выходившим во двор, и вторым окном – на улицу.

К парадной двери вела деревянная лестница с резными перилами. Был и черный ход – под лестницей через темную комнату. Под ее полом – погреб с тяжелой крышкой и массивным медным кольцом вместо ручки. Двери запирались толстыми крючками.

В этом доме все было добротно, прочно и надежно. Максим Максимович же назвал это сочетанием безвкусицы и пошлости с примесью мещанства. Екатерине Николаевне квартира нравилась, особенно ее светлые комнаты с затейливой вязью карнизов и белизной стен. Она сказала:

– Мы так никогда не жили.