Сергей Синякин - Жила-была ведьма, или Танцы на краю ночного облака

Девчонки, что там были, на нее смотрели с любопытством, но никто ничего не спрашивал, только Лена села рядом, положила Лине руку на плечо и спросила:

— Лин, он тебя обидел? Козел старый!

— Слушай, Ленка, — сказала Лина. — Ты знаешь, он ничего плохого сделать не успел. Кажется, он умер!

— Да ты что? — ахнула подружка. — Ты… его?

— Да ты что, — возмутилась Лина. — Сам он, представляешь?

А утром приехал милиционер. Был он молодой, шутил со всеми, даже с директором — строгой Верой Ивановной, потом долго разговаривал с учителями, записывая их разговор на бумагу, а потом вызвал в кабинет Лину.

— Извините, — сказал он директору, — мы вдвоем поговорим.

— Она несовершеннолетняя, — нахмурилась Вера Ивановна. — Без педагога нельзя!

— Вот потом и оформим, — весело сказал молодой милиционер и нагло подмигнул ей.

Оставшись наедине с Линой, милиционер некоторое время ходил по комнате, потом поставил свой стул напротив Лининого, сел на него верхом и сказал:

— Ну, рассказывай!

— Что? — не поняла Лина.

— Все, как было! — сказал милиционер.

И Лина ему все рассказала, и про конфеты, и про рот, который ей Арнольд Петрович зажимал, и про то, как он на полу краснорожий лежал.

— А ты его ничем не ударила? — спросил милиционер.

— Чем? — снова удивилась Лина.

— Ну, не знаю, — сказал милиционер, откровенно разглядывая Лину. — Железкой какой-нибудь… Склад ведь, там все есть.

— Была нужда, — сказала Лина и натянула юбку на колени, уж больно пронзительно и нагло милиционер смотрел на ее ноги. — Сам он… — и, вспомнив слова Лены, вдруг почему-то добавила: — Старый козел!

— Значит, никаких развратных действий он в отношении тебя не предпринимал? — смущаясь, сказал милиционер.

— В трусы лазил, — сказала Лина, застеснялась, опустила голову и шепотом добавила: — Больше ничего!

— Иди, — сказал милиционер, тоже не поднимая головы. — Вот здесь подпиши и иди.

А потом ее расспрашивала Вера Ивановна и все качала головой, словно совсем не удивлялась рассказу Лины.

— Иди, Басяева, — сказала она. — Говорили мне…

И закрыла торопливо рот, словно в него плюнуть хотели.

Вечером перед сном Лина почему-то вспомнила наглого милиционера. Нельзя сказать, что она ничего не понимала, в почти пятнадцать лет дур не бывает, конечно, она понимала, чего от нее хотел Арнольд Петрович и почему ее хватал за колено милиционер. И от этого было особенно противно, потому что Лина все представляла себе совсем иначе, и суженого-ряженого видела совсем непохожим на лысого завхоза и наглого милиционера. Ей суженый-ряженый представлялся кем-то вроде молодого Баталова, чья фотография хранилась у Лины в тумбочке, и виделось все кисейно-воздушным, белым, с розами, которые падали с голубого бездонного неба. Лина полежала немного, поплакала, обижаясь на несовершенство мира, потом поговорила немного с Седиком, узнала последние деревенские новости, а потом вновь в ней заговорил рассудительный голос, который рассказывал ей о мире:

— Чистец буквецецветный, — сказал голос. — Многолетняя трава. Цветки собраны в колосовидные соцветия по десять-двенадцать цветков на конце стебля. Собирают в ранней стадии цветения и сушат, тщательно следя за тем, чтобы на заготовку не попали роса или дождь. Запах слабый, ароматный, чуть горьковатый. Настойки чистеца и жидкий экстракт применяются в акушерско-гинекологической практике.

Надо же!

Лина покраснела, радуясь, что кругом темно. Кто-то осторожно коснулся ее плеча.

— Линка, — горячо прошептала сидящая на соседней постели Лена. — А он, правда, с тобой ничего такого не сделал?

— Ничего, — сказала Лина. — Засипел, задергался, я и убежала. Наверное, сердце не выдержало.

— Слюной подавился, — сказала с ненавистью подружка. — У-у, козел!

Нельзя сказать, что отношение к Лине в интернате изменилось, но некоторые слухи поползли. Арнольд Петрович, как рассказала Лине подруга, еще той сволочью был, пользовался тем, что за интернатских заступиться некому было. А директриса молчала. Или у Арнольда Петровича что-то на нее было, или принцип такой был у директрисы — не встревать в чужие дела, только Арнольду при ней было привольно. Он еще и не такое себе позволял, стыдно рассказывать о его ночных забавах! Только кончились они.

— Ты, Линка, молодец, — сказали Лине старшеклассницы. — Даже если этот козел сам копыта откинул, это как же его распалить надо было, чтобы сердце не выдержало! Нашлась среди нас такая, что за себя постоять смогла!

А учителя первое время вообще даже спрашивать ее по предметам не стали. Просто ставили в журнал хорошие отметки, и все.

А об Арнольде Петровиче все быстро забыли. Как и не было его на земле.

Постепенно история эта стала забываться. Лина в интернате ничем себя не показывала, вперед не лезла: ну, там, кактус на классном окне втихомолку заставит цвести, мышей, что девчонок в коридоре пугали, по ночам спать приучила и лишний раз на глаза не показываться. Иногда она ночами втихомолку лазила на чердак, выбиралась наружу и сидела на крыше, разглядывая серебряную россыпь звезд. Она чувствовала в себе силу, способную сорвать ее с места и унести туда, где среди редких слабо освещенных облачков плавала круглая улыбающаяся луна. И никогда не пробовала пойти вслед за рождающимися в душе желаниями. Все боялась, что кто-то ее заметит, потом пойдут нехорошие разговоры, и кто знает, чем все это кончится. На душе было грустно и хотелось домой. Но домой было нельзя.

— А я тоже первый год домой хотела, — сказала Лена. — Ну, пусть пьют, зато иногда так здорово было! Отец у меня, знаешь, как по дереву вырезает! Вырежет птицу — от живой не отличишь. И кто ее, водку эту, придумал?

Лина ее утешала.

Она сама понять не могла, почему так все происходит: вроде всем хочется, чтобы вокруг хорошо было, никто никому зла не желает, все хотят, чтобы все было хорошо, только вот получается все наоборот. Мать ведь тоже хотела только хорошего, когда ее в интернат отдавала. В самом деле, что делать Лине в деревне, от которой осталось три десятка домов, а скоро будет еще меньше? А город был обещанием новой жизни. Разве мать думала, что в интернате такие гады, как Арнольд Петрович, будут? Разве она думала, что Лине в интернате будет тошно и скучно? Как лучше хотела. И водку, наверное, тоже придумали для веселья, а получилось наоборот — стали люди напиваться до скотского состояния и про детей своих забывать.

Учительница биологии Татьяна Сергеевна ничего не сказала, только подошла к парте, за которой сидела Лина, и тихонечко сжала ладонь девочки своей теплой ладошкой, словно показывала, что все она понимает и одобряет поведение Лины, что бы там ни произошло.