Борис Шустров - Красно солнышко

Венька оделся, неслышно спустился по приставной лестнице на землю, огляделся и нырнул в малинник. Перепрыгнув соседский плетень, он огородами побежал к церкви. Когда до храма осталось несколько шагов, остановился и прислушался. Тихонько позвенивало где-то железо, видно, шевелил ветер кровлю; далеко, в Совином болоте, утробно вскрикивала какая-то птица. Зашуршала трава. Венька резко обернулся. К нему бежал Индус.

— Индусик, — зашептал Венька, гладя собаку. — Хороший мой Индусик…

Ему сразу стало нестрашно, и он решительно вошел в церковное помещение, поднялся на колокольню по узкой каменной лестнице с полуобвалившимися ступенями. Иногда из-под ног выскальзывал обломок кирпича и гулко падал в темный проем, на широкие плиты. Вот и деревянный настил с отверстиями, через которые действительно хорошо проглядывались иконостас, темный алтарь, высокие фрески.

— Спокойно, Индус, спокойно, — произнес Венька, больше успокаивая себя, чем собаку.

Вот так же было и тогда, давно, в августе сорок пятого. Мишка смотрел на человека, который стоял там, внизу, перед иконами, и молился. Чему он молился? Вот туда, в проем, нырнул Мишка и вернулся с белым узелком в руках. Почему он ничего не рассказал своей матери, тетке Настасье? Мать Веньки не узнала человека, а быть может, узнал его Мишка? Почему он вообще никому ничего не рассказал? К примеру, Венькиному дедушке, Дмитрию Петровичу? Или Мирону Евсеичу? Узелок был. Это точно. Не могло же показаться сразу двум: бабке Агнюше и матери? Агнюша передала узелок Мишке из рук в руки. Мишка привез его в деревню и спрятал в церкви. Что было в узелке? И никто, никто не знает ничего о Савраскине! Множество вопросов снова возникло у Веньки, но теперь он знал, что делать: надо во что бы то ни стало найти белый узелок. И Венька шепотом дал себе клятву, что найдет узелок, раскроет Мишкину тайну. И еще поклялся Венька, что никому не расскажет о сегодняшнем дне, даже лучшему другу Вальке Чебыкину.

Вернувшись на сеновал, Венька лег в постель, но долго не мог заснуть, смотрел на синюю звездочку в прорехе крыши и думал…

Круто изменился Венька Захаров с того дня, как он побывал в городе. Если он раньше и в футбол играл, и рыбачить ходил, и день-деньской пропадал на речке, то теперь даже в ночное с Сеней-библиотекарем отказался идти. А когда Валька начал рассказывать очередную историю Сени, Венька не дослушал, хмыкнул и пошел прочь. Валька Чебыкин поначалу не придавал значения поведению друга, но со временем, видя, что тот все более и более отдаляется от него, обиделся и перестал с ним разговаривать. Правда, по утрам ноги сами несли его к Венькиному дому, но у калитки он вспоминал, что они вроде бы в ссоре, хотя открыто и не поругались, останавливался и повертывал обратно. Однажды Валька не выдержал, увидел тетю Аню, Венькину мать, и хмуро спросил:

— Венька-то где?

— Рыбалить убежал. С самого утра. Каждый день уходит! Вот только рыбы не приносит. Не клюет, говорит! Нет чтобы по хозяйству что сделать…

Валька ничего не сказал, но про себя подумал, что дурачит свою мать Венька. На речке он не бывает, это уж точно. Валька сам на омутах с утра до вечера. И рыба клюет что надо. И окунь идет, и сорога, а на Заячьих перекатах снова хариус начал попадаться. Врет Венька. Конечно, Вальке ничего не стоит узнать, чем занимается его друг. Встанет утречком пораньше и выследит. Да только не будет он этого делать. Не шпион какой-нибудь.

Валька сидел на ступеньках своего крыльца и вырезал свисток из ветки тополя. Мимо прогнала гусей Галинка Стрепетова. Увидев Вальку, она крикнула:

— Валька! Чего я знаю-то!

Валька не обратил внимания на девчонку, но Галинка подбежала к забору и снова прокричала:

— Ох, Валька, чего зна-аю!

— Ну чего? — нехотя спросил он.

— Сказать?

— Говори.

— А вот и не скажу, не скажу, не скажу! — запела Галинка и запрыгала на одной ноге.

Валька изловчился, метнул недоделанный свисток в девчонку и промахнулся.

— Скажу уж, — снизошла Галинка. — Венька в бога стал верить!

— Но-о, — протянул недоверчиво Валька. — Мели Емеля…

— Сама видела!

— Крестился он, что ли?

— В церковь ходит! Вот!

— Ну и что? И я хожу. Церковь закрыта, и попа нет. Мало ли что ходит! Которые верят, они попа слушают. Молятся.

— Он на коленях стоял!

— На коленях? Х-хы, — заинтересовался Валька.

— Валька, — понизила голос Галинка, — он что-то там ищет.

— Ты-то откуда знаешь?

— Он каждый день в церковь забирается и по камешкам стучит, — торопливо заговорила Галинка. — Вот так. — Тук-тук, тук-тук, — постучала она по забору. — А еще он иконы снимал, осматривал и тоже стучал.

— Шпионила?

Валька поднялся и не спеша направился к девочке. Галинка отбежала от забора, показала Вальке язык и помчалась за гусями.

В другое время Валька не обратил бы внимания на Галинкины слова, но теперь, зная, что Венька даже мать родную обманывает, поневоле задумался. Он поднял свисток, начал было строгать, посмотрел на церковь и, решительно отбросив свисток, вышел за калитку.

Венька искал узелок уже больше недели. Поначалу он облазил всю лестницу, ведущую на колокольню, ощупал каждый камешек, каждую ступеньку, тщательно обшарил пол и простучал стены тесных каменных каморок, заглянул подо все иконы, хотя и не был убежден, что узелок мог быть под иконами, — не успел бы так быстро спрятать его Мишка Башарин и вернуться на колокольню. Искал и в алтаре, и под грузными ступенями паперти, и даже на крыше, во многих местах проржавленной, в пустых глазницах окон — узелка не было. В темных местах Венька зажигал фонарик. Луч света вырывал облупленные фрески, на которых каким-то чудом в целости и сохранности оставались порой лишь одни глаза святых, и мальчик каждый раз внутренне вздрагивал, встречая суровые, пронзительные их взгляды.

Кажется, всю церковь обыскал Венька и начал было уже сомневаться в том, что узелок именно здесь, в храме. Перепрятал его Мишка, зарыл в землю, и лежит он теперь в земле, догнивает, тускнеют ордена и медали Петра Савраскина, и никто на свете не знает того места. Нет, никогда не узнать Веньке тайны Мишки Башарина.

Венька стоял на колокольне, смотрел вдаль, на синие далекие ели, на неподвижные, словно сделанные из мрамора, речки, на яркие желтые поля. Он отчаялся, устал, ему вдруг захотелось все бросить. Какое, в конце концов, ему дело до белого узелка, до Мишкиной тайны! Жил он без этой тайны и дальше будет жить. Но припомнились вдруг Веньке фронтовые теплые письма Степана Ивановича, рассказ бабки Агнюши. «Красным солнышком» звали Савраскина. Видно, добрый он был человек. Тоскливые, ждущие глаза Настасьи Башариной припомнил, и ему сделалось стыдно.