Михаил Жестев - Лето без каникул

Русаков поднялся, взял охапку хвороста и бросил в костер. Искры вместе с дымом взлетели вверх и рассыпались по сторонам, и чем-то все это напомнило Русакову его беспокойные думы. Как сделать, чтобы ребята полюбили свою землю! Мысли простые, но кто ответит на них?

Они сидели у костра, и от дыма, стелющегося над берегом, от искр, взлетающих к небу, от всей этой летней ночи, когда все вокруг далеко-далеко видно, каждому представлялось то, что ему хотелось видеть, и у каждого возникало что-то свое, близкое, охватывающее сердце и радостью и грустью.

И вдруг Игорь, повинуясь каким-то смутным своим ощущениям, спросил:

— Ребята, а что, если нас вызовут завтра в правление и скажут: кто хочет — оставайтесь в колхозе, а нет — поезжайте учиться, работать на заводе? — Он взглянул на Русакова. Ребята молчали. Словно ничего не слышали. — Что же вы молчите, ребята?

Игорь не заметил, как рядом с ним поднялся Игнашов. Юрка испытующе взглянул на Русакова.

— Иван Трофимович, можно говорить начистоту?

Русаков кивнул. Но Игнашов медлил.

— Тогда прощайте, Большие Пустоши! — И рассмеялся негромко. — Эх, если бы все было именно так! Но Шеломов просто неумно острит.

— Ты прав, Юрка, — проговорил устало Игорь. — Пришла в голову мысль, вот я и спросил. — И сказал Русакову: — Вы меня извините, Иван Трофимович…

Было уже поздно, когда они вернулись в Большие Пустоши. У причала Русаков задержал Шеломова.

— Я тебя не узнаю, Игорь.

— А может быть, плохо знаете?

— Я хочу, чтобы ты знал одно: колхоз не будет неволить вас. И не потому, что забочусь о тех, кто хочет уйти из Больших Пустошей. Я думаю о тех, кто хочет остаться, работать в колхозе…

— Что-то неясно, Иван Трофимович.

— Придет время — поймешь.

Наталья Захаровна ждала сына на крыльце. Весь вечер она только и думала о том, что же случилось такое у него? Больше всего она боялась скрытности сына. И не заметила, как он открыл калитку, вошел во двор и остановился у крыльца. Она словно очнулась от ночной дремы…

— А, это ты, Игорь? Садись.

Он присел.

— Рассказывай.

Он молчал.

— Думаешь, я ничего не вижу? Плохо, когда беда приходит к человеку. Но когда он ее таит в себе, все равно что две беды в нем! Что у тебя стряслось?

Он по-прежнему молчал. С чего начать? А если просто без предисловия? Он герой, который всех обманул.

— Не веришь, мама! А ты подумай! Как нехорошо получилось… Ведь почему я пошел работать в колхоз?.. — Он не договорил.

— Да ты что, плохо работаешь?

— Не в том дело.

— А в чем же еще?! — выкрикнула мать. — Ты мне голову не дури. Она и так кругом идет. Ступай лучше спать. — И сама поднялась. Но от порога вернулась к Игорю, постояла, словно что-то обдумывая, и ее лицо смягчилось, стало озабоченным, и именно поэтому Игорь понял, что в эту минуту до нее дошли его слова. Опустив руки, она тихо спросила:

— Что же делать теперь, Игорь? А может, мне к Ивану Трофимовичу сходить, объяснить все ему?

— А что объяснять? Отец сколько лет не помогает, сиротами стали… Чтобы потом все указывали на нас — вот они, брошенные!

— Но ты же ничего худого не думал.

— Не думал, да получилось. Да и Русаков тут ни при чем.

— Тогда ступай в комсомол. Там о тебе раструбили — перед комсомолом и отвечай.

— Могут исключить, мама.

— Твое дело правду сказать.

Да, права мать, надо идти в райком. И он даже поднялся с крыльца. А что ж, вот возьмет и пойдет. Прямо сейчас. Но в райкоме никого нет, подумал он. И почта закрыта, не позвонишь. А Яблочкина спит, и нет ей никакого дела до переживаний Игоря Шеломова.

Рано утром Игорь уже был в городе. Яблочкина обрадовалась ему:

— Очень хорошо, что приехал. А я уже хотела тебя вызвать…

— Я к вам, Вера Викентьевна, по личному делу…

Но она словно не слышала и продолжала о том, что больше всего ее волновало:

— Ну и тип ваш Русаков! Как будто не плохой председатель колхоза, во всяком случае, так о нем думают в райкоме — и вдруг на тебе… Нет, если бы знать заранее, что он попытается сделать, мы бы направили ваш класс в другой колхоз.

— Вера Викентьевна, я должен вам сказать…

— Нет, ты даже не предполагаешь, что он хотел сделать. Представь себе, приехал в райком партии и там заявил, что настоящей добровольности у ребят не было и потому он объявит, что каждый может самостоятельно решить: оставаться в колхозе или нет… Ну, как тебе это нравится?

— Я больше не могу быть комсоргом…

— И неудивительно, — воскликнула Яблочкина. — С таким, как Русаков, разве можно сработаться? Но мы не пойдем у него на поводу. Нет, мы еще посмотрим, кто кого! Вот что, Игорь…

— Вера Викентьевна, все равно я не могу быть комсоргом, — упрямо сказал Игорь, решив все-таки заставить Яблочкину выслушать себя. — Не могу…

— Испугался трудностей? Русакова боишься?

— Вы меня не так понимаете. У меня к вам личное дело.

— У тебя ко мне личное, а у меня к тебе общественное. Так вот что ты должен сделать. Надо организовать коллективное заявление о вступлении всех выпускников в колхоз. Сначала остались работать в деревне, а теперь желаем быть колхозниками. Ясно, Игорь? И сразу обезоружим Русакова. А для начала собери подписи у тех, в ком ты уверен… Соберешь, дай мне знать. Общее собрание в поддержку инициаторов я проведу сама.

Яблочкина считала, что все необходимое она Шеломову сказала, и только после этого позволила себе вернуться к его личному делу. Ну что там у парня? Не подрался ли с кем? Выпил на гулянке? Она что-то слыхала, отец не помогает семье. Не об отце ли будет разговор? Ну конечно, угадала. С отца начал… Ну скорей, скорей, Игорек. Отец отцом. Но чего ты хочешь? И вдруг насторожилась.

— Что ты говоришь? Никакой идейности, никакого желания помочь колхозу у тебя не было?

— Хотел помочь семье.

— Да ты понимаешь, что говоришь?

— Я правду говорю.

— И думаешь, что достоин быть комсомольцем?

— Я не хотел обманывать… Так уж получилось.

— Плохо, Шеломов, получилось!

Яблочкина вышла из-за стола и взволнованно заходила по комнате.

— Что же мне делать? — тихо спросил Игорь.

— Опять ты о себе! Думаешь, единственное, о чем должен думать райком комсомола, как тебя наказать? А как твой обман отразится на авторитете комсомола, на движении школьников в колхозы, на закрепление ребят в Больших Пустошах? Об этом ты, конечно, не подумал… Ты же пришел с личным делом. А дело не личное. Ты не просто обманул, ты поставил под удар движение молодежи на селе.

Игорь не хотел, да и не мог защищаться. Им владело чувство обреченности, и он не сомневался, что после разговора с Яблочкиной его, конечно, исключат из комсомола. И чем реальней Игорь представлял грозящую ему опасность, тем все меньше и меньше отдавал себе отчет, а в чем, собственно говоря, его вина. А что он совершил такого, чтобы быть исключенным из комсомола? Разве он сам себя выдумал? Ведь его выдумали другие. И Русаков, и Яблочкина, и вообще все, кто решил, что он идейно остался в Больших Пустошах. А Яблочкина еще его обвиняет. Это было несправедливо и особенно возмущало.