Михаил Жестев - Лето без каникул

На улице их настиг дождь. Частый, мелкий, неслышный. Русаков оглядел вечернее небо. Хороший дождичек! Без грома, тяжелых туч и потоков воды. Игорь недоверчиво взглянул на Русакова. Не подсмеивается ли над ним председатель? Ну что это за дождь! Ни луж настоящих, ни грозового шума, даже ручейков не видно. Не дождь, а мокрая пыль сквозь сито. Иван Трофимович улыбнулся. Молодо — зелено. Да это и есть самый хороший дождь. Капли от земли не отскакивают, каждая в землю впивается — вон ее как буравят. Не то что ветреный, буйный дождь. Налетит, нашумит, только его и видели. А этот, тихий, знай землю поит. И каждая капля на пользу земле, и хлебам, и людям. Работящий дождичек.

— Сынок, что с тобой? Не занемог ли?

Как все матери, Наталия Захаровна готова была предположить самое худшее. Перегрелся на солнце, спал на сырой земле, вспотевший, выпил холодной воды.

Игорь ничего не ответил матери и поднялся на чердак. Хотелось заснуть, все забыть. Он прилег на топчан, закрыл глаза, но сон не шел. Как он был глуп, наивно полагая, что можно забыть свой обман. Даже если о нем никто ничего не знает. Но что делать? Пойти к Русакову и признаться во всем? А может быть, сказать ребятам? Андрею, Рюмахину, Богдановой. А что, если пойти… Пойти и все рассказать ей… Мама — она поймет…

Игорь вскочил с топчана и спустился в сени.

— Мама. Мне надо с тобой поговорить.

Но больше ничего сказать не успел. В сени вбежали Верушка и Оленька и, увидев старшего брата, закричали наперебой в два голоса:

— Игорь, Игорь!

— Скорей.

— Бьют…

— У парома ваших бьют.

Игорь бросился к реке.

Там, у распахнутых дверей дощатого сарая, где хранились весла колхозных лодок, запасной паромный трос и прочий инвентарь, полагающийся всякой переправе, Васька Про́цент отнимал у Ильки Полякова невод, тот самый невод, который был отобран у него Русаковым. Правда, девчонки преувеличили. Драки еще не было, и никто никого не бил. Но один держал и не отдавал сеть, другой тянул ее на себя, причем Илька сулил Ваське все смертные кары за взлом сарая, а Васька сопел, кряхтел и твердил одно: чей невод был, того и будет. Однако, пока Игорь бежал с горы, на помощь Про́центу пришло подкрепление — те самые рыбаки, что ловили рыбу. Они потащили Ильку по берегу вместе с неводом. Тут же рядом, с другой стороны невода, у мотни, откуда-то взялся Игнашов. Он уговаривал Полякова отцепиться от невода — «Пусть берут, пусть берут, потом ответят», — а с другой стороны уже семенил паромщик Ферапонт и уговаривал нападающую сторону: «Ох, смотрите, мужики, попадет вам!» А Илька каким-то образом попал в мотню и, влекомый по песчаному берегу, был похож на пойманную рыбу.

Но вот в бой за невод вступил Игорь, пришел на помощь Рюмахин. Ребятам удалось вырвать сеть и бросить ее в сарай. В дверях встали Игорь и Илька. Откуда-то появился и Емельян. Их было пять мальчишек против пятерых здоровенных дядек, но они готовы были продолжать неравную битву. А вокруг собралась чуть ли не половина Больших Пустошей. Местные жители не знали, чью принять сторону. Ребята защищают колхозное, полагалось бы, конечно, взять их под защиту. Но Васька Про́цент с дружками, хоть и не колхозники, но свои, земляки, и многим родня.

Силы были равные, но Ваське Про́центу вдруг так стало жалко невода, что, пренебрегая всякой разумной осторожностью, он схватил весло и бросился в атаку. Но в тот самый момент, когда Про́цент готов был запустить веслом в Шеломова, откуда-то сбоку выскочил с паромным багром Кочергин и сбил Ваську с ног. Подняться для новой атаки браконьеру уже не пришлось. С крутобережья к реке бежали Игнат Романов и Русаков, а сзади — участковый милиционер.

Пока участковый писал протокол, Русаков наблюдал за ребятами, толпившимися у сходен парома. Они были возбуждены и воинственно настроены.

— А здорово ты, Игорь, хватил левой Ваську Про́цента. Так и шмякнулся оземь.

— И Андрюха тоже здорово сбил его багром.

— Наша взяла! В следующий раз не сунутся.

Русаков улыбнулся. Да, взяла. Выходит, не безразличны они к колхозу. Даже неравный бой приняли. Значит, что-то затеплилось в душе…

— А что, хлопцы, может, сядем за весла — да вдоль по речке, да по широкой!

— А у порогов высадимся и разведем костер.

— Играть сбор!

Русаков крикнул Ферапонту, чтобы тот снял замки с лодок, и в это время увидел Шеломова, быстро поднимающегося по взвозу.

— Игорь, ты куда? Давай с нами. Голова еще болит? А дрался как здоровый. Молодцом дрался. — И, взяв за руку, Русаков повел Игоря к парому. — Да и сам понимаешь, в такой вечер ты, комсорг, должен быть вместе с ребятами.

Игорь нехотя вернулся к переправе. Он стоял неподалеку от лодочных мостков и безучастно наблюдал, как ребята несли весла, снимали замки, вычерпывали с днищ дождевую воду. И, чтобы не оказаться рядом с Русаковым, он последним прыгнул в лодку.

А над рекой уже слышалась команда Русакова:

— Построиться в кильватерную колонну… Через пороги идти правым берегом.

И лодки тронулись в путь. Конечно, с песнями. Как не петь на воде!

Они миновали пороги и за речным коленом причалили к пологому, поросшему ивой берегу. Вскоре близ зарослей вспыхнул костер. Пламя вспыхнуло в воде, словно поджигая берег, и еще более сгустило ночь за отсветами огня.

— А здорово все-таки этим браконьерам попало, — сказал Илька. — Больше не сунутся.

— Иван Трофимович, что же теперь всей этой компании будет? — спросил Игнашов.

— Вы желаете мести, ребята?

— Не мести, но по закону.

— Ах, закон! — Иван Трофимович понимающе переглянулся с Игнатом Романовым, прикурил от уголька. — А ведь у Васьки Про́цента в колхозе мать. И еще в соседях три сестры, два брата, восемь племяшей. А еще Егор Недовесов, Никодим Васильев, Еремей Антонович… Правда, они не колхозники, но и у них родня. Дядюшки да тетушки, братовья да кумовья. Подумать надо. Одного под суд отдашь, десятерых заденешь.

— Так, может, не надо было с ними связываться? — спросил Илька. — Отдать бы невод тихо и спокойно.

— И незачем было нам под весло лезть, — сказал Игорь.

— Ну нет, — ответил Русаков, — Ваську Про́цента надо было проучить.

— А родня?

— Тебе спасибо скажет. Пусть знает Васька, каково по дачам разъезжать да чужой рыбой пользоваться. А суд — другое дело! Суд и родню позорит. Как, Игнат Романович, согласен ты со мной?

— Ежели за все всех судить, и судить будет некому.

И переглянулись, хорошо поняв друг друга. Мальчишки! Все они еще мальчишки. Ликвидировать, уничтожить, подрезать под корень. А из ничего ничего не выжмешь. Когда колупаешь болячку, она лишь разрастается. А она должна отпасть, отсохнуть, потому что здоровое тело перестало ее питать. Собственниками нас делает бедность. А будет обилие — собственность станет бременем.