Михаил Жестев - Лето без каникул

— Димка, ты расскажи, что с тобой?

— Долго рассказывать. А в общем, совесть замучила. Беглый комсомолец. Не поверишь, передо мной ноты, а я их не вижу, слышу музыку — не понимаю ее. А в голове все одно: беглый, беглый, беглый!

— И что думаешь делать?

— А ты что делаешь?

— Я в колхозе работаю.

— Вот и я буду. Примете?

— Ну конечно! Ясно, примем. Ступай прямо к Русакову. А вечером приходи.

Вечером Димка Толмачов пришел к Игорю.

— Был у Русакова?

— Отказал.

— Не имел права.

— Имел не имел, а отказал.

— Да ты ему рассказал, почему вернулся?

— А нечего тебе, говорит, делать в колхозе, езжай обратно. У меня, говорит, для тебя консерватория не припасена.

— Это черт знает что такое! Пойдем. Вдвоем с ним поговорим.

— Он куда-то уехал.

— Тогда завтра поезжай в райком к Яблочкиной.

— Не поеду.

— Почему?

— Так ведь она сказала: «Нам сомневающиеся не нужны». Наверное, Русаков потому и не берет меня.

— Чепуха! Не в том дело. Он и от нас хочет отделаться. — И неожиданно сказал: — Хорошо. Никуда не ходи. Тут мы наши комсомольские дела будем утрясать, заодно решим и твое.

Когда Димка ушел, Игорь достал лист бумаги и, не задумываясь, написал:

«Товарищ Яблочкина! Русаков отказал комсомольцам. Может быть, я и поспешил, но больше ждать было нельзя. Теперь пойдет разговор. И еще сообщаю, что Русаков отказался принять на работу Толмачова. Помните, он уехал в консерваторию. А в парне заговорила комсомольская совесть. Сами понимаете, что если так будет и дальше, то придется из комсоргов уходить».

Мимо окна проплыла сутулая спина отца. Игорь встал и посмотрел ему вслед. Как ни бегал, а пришлось вернуться в Большие Пустоши. Строй, батя, птичник! Отрабатывай долги! И сказал вслух, словно рядом был Русаков:

— А личность не хотела возвращаться в Большие Пустоши. Да пришлось. Не посчитались вы, Иван Трофимович, с личностью.

Звонил телефон, спешили с записками, передавали с попутчиками. «Игорь, к секретарю комсомола Баканову! Толмачова — тоже. И вас, Игнат Романович… И вас, Иван Трофимович… Куда, зачем? Нет, нет, не в район. В правление колхоза».

Когда Игорь пришел в правление и в председательской комнате увидел Баканова, а рядом Веру Викентьевну, он все понял. Его записка всполошила Яблочкину.

Увидев Игоря, Яблочкина отвела его в сторону и сказала, не скрывая своего возмущения:

— Я думала, что ты более серьезный человек…

— Ребята не поддержали…

— Чего задним числом оправдываться.

Они вернулись к столу, когда в комнату вошел Русаков. Баканов сказал:

— Иван Трофимович, нет возражения решить один спорный молодежный вопрос на уровне райкома комсомола?

— Кто был когда-то комсомольцем, для того этот уровень высокий.

— Значит, как договоримся, так тому и быть?

— А как же иначе?

— Тогда приступим. Есть жалоба на вас, Иван Трофимович.

— Такая моя должность.

— Вернее, две жалобы.

— Вот видите — на председателя уж ежели валятся, то все шишки.

— Первая жалоба: вы якобы хотите разогнать школьников, которые остались работать в колхозе. Вторая жалоба — частного порядка: почему вы не хотите принять на работу вернувшегося Дмитрия Толмачова? Есть такой у вас?

— Есть! Сын нашего зоотехника.

— Тогда начнем.

— А с чего начнем? — спросил Русаков. — С разгона или с Толмачова?

— Я думаю, с Толмачова, — предложила Яблочкина.

— Так пусть он и расскажет, — сказал Русаков. — А мне что объяснять?

— Вот, вот! — с возмущением воскликнула Яблочкина.

— Постой, ты спокойней, — остановил ее Баканов.

— Не могу.

— Давай лучше послушаем парня. Ну, рассказывай!

Димка начал сбивчиво и неуверенно. Да то ли он говорит?

Взглянул на Игоря. Игорь кивнул.

— Заговорила все-таки совесть, — сказала Яблочкина. — А это самое главное.

— А может быть, неправильно сомневался? — спросил Русаков. — А если неправильно, то сказали ли мы ему, в чем он не прав?

— Я согласна с вами, — кивнула Яблочкина. — Но сейчас главное в другом. Толмачов все прочувствовал, и мы должны вернуть его в наш коллектив. И слово доброе сказать, и тяжесть с его души снять.

— А что мы дадим этой самой душе? — спросил Баканов. — Как, Иван Трофимович? Может быть, пошлем обратно в консерваторию? И уж если ругать, то за то, что ушел оттуда. Нет возражений? Тогда все ясно. Вопрос считать решенным. Тогда перейдем к разгону. Словечко-то крепкое! Особенно ежели этим словечком да по голове! Как, Игорь?

Игорь вскочил с места еще до того, как Баканов обратился к нему.

— А разве нет? Вы что, ничего не видите? Да ежели вам, товарищ Баканов, скажут: «Дуй куда хочешь», — то, пожалуй, и вы из райкома сбежите.

Все рассмеялись. Баканов, улыбаясь, посмотрел на Игоря.

— Угадал! И чур по секрету: два года добивался, чтобы освободили от секретарской работенки… Добился, сказали: «Дуй учиться…» Так, говоришь, Русаков разгоняет вас? — И, повернувшись к Русакову, спросил: — Иван Трофимович, а как твой демобилизованный парень Емельян?

— Ежели его не неволить, через полгода в колхозе будет. Золотой работник. Все корма в свои руки берег. Здорово заворачивает.

— Я так и думал… — И снова обратился к Шеломову: — Так, значит, разгон? Ты что же не отвечаешь? Тогда мы инструктора нашего спросим. Вера Викентьевна, вы знали, что ребята организовали инициативную группу?

— Игорь приезжал, рассказывал.

— А чтобы созвать собрание и вынести решение всем вступать в колхоз?

— Оно было преждевременно. И это поставило под удар все движение шеломовцев.

— Кстати, почему шеломовцев? — спросил Баканов. — Завтра Петров проявит инициативу, появятся петровцы, за ними васильевцы, семеновцы. Зачем все это? Мы — комсомольцы. Мы — ленинцы. Не почетней ли? Не ответственней ли? И помни, Игорь, когда дело идет о деревне, надо проявлять больше терпения, воспитывать людей, а не командовать ими, заинтересовывать их, а не взывать лишь к какой-то особой сознательности. Знаешь, в чем корень твоих ошибок? В отсутствии доверия! Ты хочешь простым голосованием заставить вступить в колхоз всех своих товарищей. Доверять надо людям. Учти это. Иначе ты не сможешь быть комсоргом.

Баканов поднялся, посмотрел на часы. Время позднее. Пора кончать. Поднялась и Яблочкина.

— Я больше не нужна? — спросила она Баканова.

— Подожди, вместе поедем. Мне надо с тобой поговорить.

Яблочкина исчезла за дверью, а Баканов сказал Русакову:

— Вы, Иван Трофимович, извините нас за беспокойство. Но что поделаешь? Ребята растут, по-своему хотят понять жизнь и, конечно, часто ошибаются… Думаю, что наши ребята кое-какой вывод сделают для себя. Только есть один вопрос. А все-таки кого из ребят, по-вашему, можно вот сейчас принять в колхоз?