Алексей Глебов - За журавлями

— Десять штук осталось! — кричит Ваня. — Скоро пойдем!

Но Димка не слышит, он засмотрелся на муравья, который старательно тащит в муравейник небольшую веточку. Ему трудно тащить, уж больно велика она для него, вроде бревна.

Димка не выдерживает: муравьишка тянет, а Димка подталкивает, муравьишка тащит, а Димка ему помогает.

— Ты что тут ползаешь? — спрашивает брата подошедший с прутьями Ваня. — Пошли домой. Ужинать пора.

Выйдя на утоптанную, холодящую босые ноги тропинку, ребята идут мимо овсяного поля, на дальнем конце его стрекочет колхозная косилка. Ваня знает: там работает отец.

— Папаня! — кричит он, хотя и понимает, что отец не слышит его, до косилки далеко, она у самого горизонта.

Ребята спускаются в овраг и, поднявшись на косогор, видят внизу деревню. С высоты деревня кажется маленькой и незнакомой. По большому синему куполу плывут над ней белые пухлые облака.

Ужинать садятся все вместе: отец, Ваня и Димка.

— Наработались, — разливая из крынки топленое молоко, говорит мать. — Отец все поле выкосил, Ваня прутья для корзинки нарезал. Ну, а Димка? — улыбаясь, спрашивает она.

— А я муравьишке помог! — выпаливает Димка.

Все смеются.

Над Воркотушей, над овсяным полем, над деревней спускаются сумерки.

…Засыпая, Димка думает о том, как трудно было тащить муравьишке огромное бревно… и если бы не он, Димка, то, пожалуй, и не осилить бы ему этого бревна, не дотащить до муравейника.

По улице небольшой деревеньки Коноплянки возвращается домой стадо.

Солнце уже закатилось за Марьину горку, и в сумерках деревня кажется неприметной и серенькой, совсем не такой, какой была утром, — яркой, цветастой и свежей. Коровы, грузно покачиваясь, несут полные вымя. Пахнет парным молоком и мятой.

За стадом бредет огромный бык Аполлон. Он то и дело просовывает свою лобастую голову через изгородь колхозного огорода, норовя забраться в гряды огурцов и там похозяйничать… За быком увязалась трехлетняя Нюрка. Она держит в руках тоненький прутик и неотступно ковыляет за нарушителем. Когда Нюрка приближается к быку, он косится на нее своим мутно-зеленым глазом, угрожающе помыкивает, но уходит дальше.

Все это видит Сережка Колосов, малый озорной и, по выражению деревенских старух, отпетый. Сережке любопытно, что будет Нюрка делать, если догонит Аполлона, но в то же время и боязно за девчонку.

— Нюрка! — кричит он с крыльца своего дома, продолжая стругать ножом палку из бузины, чтобы сделать свистульку. — Вернись!

Но Нюрка не слышит. Увлеченная преследованием, она падает, поднимается и снова догоняет Аполлона. Не выдержав, Сережка перемахивает через крыльцо и бежит за девчонкой.

— Пойдем домой! — догнав ее и взяв за руку, приказывает он.

Но Нюрка не слушается, она тянет Сережку за Аполлоном.

— Кому говорят, пойдем! — сердится мальчуган и, подняв Нюрку на руки, несет к дому.

Нюрка вырывается, сучит ногами, машет прутом и плачет. Чтобы унять ее, Сережка останавливается и показывает рукой на бледный серпок месяца, который повис над крышами деревушки.

— Вон месяц, видишь? Это луна… — объясняет он.

Нюрка притихает и вдруг просит:

— Дай месяц!

Мальчуган молча смотрит на недосягаемую игрушку и, опустив девчонку на землю, обещает:

— Будет у тебя месяц… Пойдем. Я тебе его домой принесу.

Нюрка смеется, берет Сережкину руку и, прижав ее к щеке, спрашивает:

— А не обманешь? Принесешь месяц?

Сережка молчит. Он и сам еще толком не знает, как ему выйти из этого трудного положения. А умиротворенная обещанием Нюрка, забыв про быка и уцепившись за Сережкин палец, покорно идет к дому.

У колодца они останавливаются. Подойдя к срубу, Сережка облокачивается и смотрит вниз. В черной, будто расплавленный вар, воде на дне колодца он видит звезды. Они ярче, чем в небе. От них не по-летнему веет холодом. И вдруг звезды исчезают, затягиваются мелкой дрожащей рябью.

— Ты что наделала? — удивленно спрашивает Сережка, а сам уже понял, что Нюрка бросила в колодец свою панаму.

Она виновато молчит. Сережка отводит ее в сторону и приказывает:

— Сиди тут. Не вставай… Я за панамой полезу. Поняла?

Нюрка кивает головой. Она все поняла.

Размотав с деревянного вала звонкую цепь, Сережка опускается по ней в колодец. Скоро его босые ноги нащупывают холодную дужку ведра, и, опустившись чуть ниже, он ловко подхватывает плавающую панаму, зажимает ее в зубах и лезет обратно. А когда его вихрастая голова показывается на поверхности, перед ним вырастает бабка Молоканиха:

— Ты что ж это, анчихрист, в колодец влез, — причитает она. — Вот погоди, сорванец отпетый… Я отцу-то скажу… Он тебя выучит… И девчонку рядом посадил… А если она утопнет?

— Не утонет, — бросает Сережка.

Выбравшись из колодца, он старательно выжимает подмокшую панаму, нахлобучивает на Нюрку и ведет ее дальше.

— Нюрка-а-а! — доносится с огорода.

— Тетя Ирина, здесь она! — кричит Сережка, узнав голос Нюркиной матери.

Синеют сумерки. В избах зажелтели огни. Сережка передает Нюрку матери и бежит домой. Он решил сегодня же сделать месяц.

Разыскав картон, Сережка кладет на него тарелку, очерчивает полукруг и вырезает месяц. Потом достает с полки коробку, где у него хранятся фантики, две блестящие пуговицы с якорями, дедов гвардейский значок и фольга из-под чая. Фольгой обклеивает месяц и, чтобы лучше блестел, разглаживает ногтем. Получилось здорово!

Взбежав на крыльцо Нюркиного дома, он постучал в дверь.

— Кто там?

— Это я, Сережка… Месяц принес.

— Чего? — открывая дверь и впуская Сережку в сени, спросила тетя Ирина.

— А Нюрка где?

— Спит она…

— A-а… — пожалел Сережка. — Тогда вот, утром ей отдайте, — и, сунув в руки матери игрушку, он выскользнул на улицу.

— Мам, мама, — слышится из избы сонный Нюркин голос.

То ли от стука захлопнувшейся двери, то ли от громких голосов Нюрка проснулась. Прямо на нее в окно смотрел рожок месяца.

— Мам, месяц дай!

— Сейчас, сейчас… — затягивая окно занавеской, отвечает мать. — Вот, возьми, Сережка принес тебе… Да какой же ладный!

Схватив месяц обеими руками, Нюрка прижимает его к щеке и зарывается в подушку.

Федька Михеев, погостив неделю в Москве у старшего брата Степана, рассказывал:

— В Третьяковской галерее был… Настоящих медведей на картине видел.

— Как это — настоящих? — не поняли ребята.