Владимир Разумов - Троицкие сидельцы

За первой линией укреплений жолнеры устраивали военный стан в Терентьевой роще — возводили бревенчатые низенькие постройки, рыли землянки. Стан тоже укреплялся рвом и валом с острогами.

— Обложили, как медведя в берлоге, — со всех сторон, — задумчиво произнес Степан.

Тут на холме слева от Терентьевой рощи из-за туров показался белый шар дыма — предупреждающе бухнула пушка. И все увидели трех человек, которые направились по дороге к Красной башне, усиленно размахивая белым флагом над головой.

— Не стрелять! — прокатился по стенам приказ воеводы Голохвастова.

Трое остановились недалеко от башни. Один сделал шаг вперед, взмахнул серебристой сигнальной трубой, звонко протрубил. Усатый грузный мужчина в голубом кафтане подошел еще ближе к воротам башни. В напряженной тишине вдруг ахнул изумленный возглас:

— Безсон Руготин! Я ж его раньше в Москве знал, он передо мной другом прикидывался! А теперь бороду сбрил, думает, не узнаем!

— Ах ты, оборотень проклятый! — покрасневший от гнева бородач, не задумываясь, взвел курок ружья, прицелился. У него отняли оружие, чтобы не надурил. — Кого защищаете, братцы, — кричал, отбиваясь, бородач. — Руготин — изменник, перелетел к тушинцам! Дозвольте пальнуть в его поганую рожу!

Руготин беспокойно посмотрел на бранившихся троицких мужиков и стрельцов, для верности помахал еще раз белым флагом.

— Славные воеводы князь Григорий Борисович Долгорукий да Алексей Иванович Голохвастов! — прокричал Руготин, старательно отчеканивая каждое слово. — Велите допустить посланцев великого гетмана Петра Павловича Сапеги да пана Александра Ивановича Лисовского в крепость, чтобы вручить вам в руки грамоту!

— Ишь ты, как горло-то дерет, видать, в доверие влез к новым господам, — сказал Степан Нехорошко. — Гнать бы его в шею, а грамотку бы не принимать вовсе.

— Как это гнать, — не согласился Петруша, — а может, гетман что всерьез пишет, может, об уходе извещает.

На Петрушу покосились.

— Эх ты, безбородый! Разума у тебя ни на грош, — укорил его Степан (на красном лице Петруши в самом деле почти не росла борода).

Князь Григорий Борисович сказал что-то стрелецкому голове Ивану Внукову, и тот поднял правую руку.

— Эй, Руготин, слушай! — закричал он. — В крепость тебя не пустим: перебежчикам здесь делать нечего. Подойди к воротам — стрелец возьмет у тебя грамоту.

Внуков обернулся и указал на Степана Нехорошко:

— Ты пойдешь.

Посланец снова громко заговорил:

— Велено мне, слуге государева вельможи Петра Павловича Сапеги, отдать грамоту прямо в руки воеводам, а не стрельцу.

— А не хочешь отдавать, так и проваливай, покуда цел.

Руготин подошел к дубовым воротам. Они медленно открылись. Затем с визгом и скрипом закрутились воротные блоки-векши, поднимая герсы.

Степан, не торопясь, спускался по винтовой стенной лестнице. На виду у хмурого Руготина приостановился, поправил шапку на голове, взял грамоту.

Руготину велели ждать.

Тем временем народ запрудил все подступы к Успенскому собору, на крыльце которого стояли воеводы и монастырские старцы. Долгорукий поднял руку и заговорил о грамоте:

— Коварные враги прислали грамоту. Я мог не брать ее, а просто прогнать подлого изменника Руготина — его прислали Сапега и Лисовский. Но дабы каждый услышал, как они разговаривают, на какие пускаются уловки, я велел взять ту грамоту и прочитать послание. Первое и последнее. — Он протянул бумагу, обвитую красной тесьмой, стоявшему рядом широколобому дьякону Гурию Шишкину: — Читай вслух.

Дьякон сломал сургучную печать, разорвал тесьму и развернул свиток.

От великого гетмана Яна Петра Павла Сапеги, маршалка и секретаря Кирепецкого и Трейсвяцкого и старосты Киевского да пана Яна Александра Лисовского в Троице-Сергиев монастырь воеводам, князю Григорию Борисовичу Долгорукому да Алексею Ивановичу Голохвастову, и дворянам, и детям боярским, и слугам монастырским, и стрельцам, и казакам, и всем осадным людям. Пишем к вам, уважая и жалея вас: покоритесь великому государю вашему, царю Димитрию Ивановичу, сдайте нам крепость. Щедро награждены будете государем царем Димитрием Ивановичем…»

В толпе оглушительно свистнули.

— Какой добрый нашелся да заботливый! — Все возмущенно загалдели: — Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву!

Гурий Шишкин смотрел на бушующую толпу, спокойно дожидался тишины.

— «…Награждены будете государем царем Димитрием Ивановичем так, как ни один из вельмож не награжден царем Василием Шуйским».

— Пусть он подавится своими посулами! — закричали в толпе.

— «Пощадите себя, будьте благоразумны, не предайте себя лютой и безвременной смерти, подумайте и о других. И тогда яснее увидите истинное лицо наше».

— Да куда уж яснее: поганая, мерзкая харя! — весело гакнул кто-то, и кругом захохотали.

Ровный, сильный голос дьякона Шишкина продолжал разносить посулы и угрозы:

— «А мы вам обещаем торжественно и подтверждаем нерушимым словом избранных панов, что не только в Троицком монастыре будете наместниками от прирожденного нашего и вашего государя, но и многие города и села будут вам отданы в вотчину, если сдадите крепость».

Долгорукий усмехнулся, прервал дьякона:

— Слышите, как искушают? Так знайте, не дождаться панам, чтобы мы крепость отдали на разграбление.

— «Но если не покоритесь и не сдадите нам крепости, а возьмем ее силою, то ни один из вас не увидит милости нашей, но все умрут.

Ян Петр Павел Сапега.

Ян Александр Лисовский.

8 октября 1608 года».

Послышались недоуменные голоса.

— Они что, счету не знают? Месяц перепутали и год какой-то назвали не тот, не от сотворения мира!

— У них все не как у людей!

Объяснение дьякона о том, что в России счет лет велся от «сотворения мира», а в Речи Посполитой — от «рождества Христова», и что счисление дней в году по Юлианскому календарю вызывает отставание на десять дней по сравнению с Григорианским календарем, ничуть не уменьшило презрения к глупымпанам, которые все на свете перепутали.

— А теперь, — сказал князь, — дадим непрошеным гостям ответ.

На паперть собора быстро вынесли стол со стулом, бумагу, перо и чернила. За стол уселся дьякон Гурий Шишкин. Установилась тишина.

— Пиши так, — сказал князь. — «Знайте, гордые начальники Сапега и Лисовский и вся ваша дружина, что напрасно нас прельщаете; знайте, что и десятилетний отрок в Троицком Сергиевом монастыре посмеется вашему безумству и совету…» — Князь помолчал, обдумывая следующую фразу.

Маленькая, крепкая рука Гурия быстро и красиво выводила буквы на бумаге.

— Написал? (Гурий кивнул.) И дальше надо сказать…