Олег Добровольский - День славы к нам идет

Сова расплатилась с владельцем повозки, и тот, подкрутив темные усы и даже не взглянув на плачущую девочку, уехал. Женщина повела Николетту за собой. Они вошли в лес, стали подниматься по тропинке в гору. Здесь росли дубы, каштаны; среди темновато-серых камней бежал прозрачный ручей, терявшийся где-то внизу, в зеленых зарослях кустарника и папоротника.

Они провели в пути целый день. Поднявшись на гору и спустившись с нее, пришли к вечеру в небольшой городишко. Здесь прожили несколько дней. Потом Сова отправилась с Николеттой в другой город, где была ярмарка. Она заставила девочку попрошайничать. Сначала Николетта наотрез отказалась. Сова заперла ее в чулан и два дня не давала есть. Девочка вынуждена была согласиться. Воровка велела ей раздеться и надеть изодранное платье. Она разлохматила ей волосы, посыпала дорожной пылью и стала учить, как надо клянчить у прохожих.

«Протяни руку, — сказала она, — и жалобным голосом: «Подайте на пропитание, пожалейте сироту! У меня ни отца, ни матери…» — «Я так говорить не буду! — заупрямилась Николетта. — У меня есть отец…» — «Вот глупая девчонка! Не все ли равно? Это для того лишь, чтобы разжалобить людей. Впрочем, если уж так хочется, не говори, что у тебя нет отца…»

Николетта собирала подаяние в городе и на ярмарке. Все добытое за день отдавала Сове, которая нередко обыскивала ее: вдруг помощница утаит несколько лиардов…

Сове хотелось, чтобы Николетта начала воровать. Раз она поручила ей снять белье, развешанное на одном дворе. Девочка не подчинилась, сказала, что никогда не станет воровкой.

«Ах ты гордячка! — разозлилась Сова. — Я ее кормлю, даю кров, а она, видите ли, такая тонкая и благородная особа, что не может протянуть руку и взять с веревки несколько простынь и сорочек… А я что, по-твоему, воровка? Да, я беру то, что плохо лежит, что без присмотра. У каждого свое ремесло. Мое ремесло меня кормит, не дает сдохнуть с голоду. Кормит, кстати, и тебя, негодница! Раз мы, воры, существуем, значит, мы нужны. На этом свете все связано между собой. Не будь воров, не было бы жандармов и судей… Мы кормимся за счет простаков и зевак, а жандармы и судьи кормятся за наш счет… Учу, учу я тебя разуму, да ты, бестолковая, ничего не хочешь понять…»

Но никакие уговоры и угрозы не помогали. Николетта настояла на своем. Она не украла ни одной вещи.

Мысль о побеге не покидала ее, она тосковала об отце, о своем доме, городе, где родилась и выросла, о подружках. Но Сова так неусыпно-строго следила за ней, что вырваться на свободу было трудно. И все же однажды девочке удалось бежать. Но Сова поймала ее и в первый раз жестоко избила…

Бродяжничая, побывав во многих селениях и местечках, в маленьких и больших городах, они продвигались с юга на север и добрались до Парижа.

Вот и вся история…

Девочка закончила свой рассказ, и все некоторое время молчали, думая о ее горькой судьбе. Жан стал прощаться и благодарить Памелу и Доминика.

— Я провожу вас, — сказал негр. — На всякий случай. Так будет спокойнее…

Николетта радостно улыбнулась, она поверила в силу и могущество этого темнолицего великана, от которого убежала в страхе ее мучительница Сова.

— И я с вами. Можно? — спросила Памела.

— Конечно! — сказал Жан. — Идемте все к нам. Я вас приглашаю.

Они вышли из отеля на шумную улицу Сент-Оноре, где, как и повсюду в Париже, тогда не было тротуаров. Прохожие шарахались, спасаясь от мчавшихся карет и кабриолетов. Слышалось постукивание тросточек, с которыми не расставались в те времена многие мужчины. Люди с любопытством смотрели на довольно странную маленькую процессию: негр, красивая смуглая девушка, подросток и девочка в смешной, явно не по росту одежде…

Достигли улицы Риволи и пошли по ней: она вела в Сент-Антуанское предместье.

Доминик с интересом глядел по сторонам, был в прекрасном настроении, шел и улыбался. Подмигивал мальчишкам, игравшим возле каменных тумб, рассматривал на ходу, что выставлено в витринах лавок и магазинов, смотрел, запрокинув голову, на башни и купола церквей, на украшенные флюгерами каминные трубы домов.

— Мне нравится Париж! — говорил он своим спутникам. — Я чувствую себя здесь свободным человеком. На родине, в Сен-Пьере, я не смог бы так беззаботно расхаживать вместе с белыми. А здесь я такой же, как все эти люди, не хуже и не лучше… Мы равны. У всех белая кожа, а у меня черная. Ну и что? У меня такая же голова, такие же руки, ноги, такое же сердце, такая же красная кровь течет в моих жилах… Все мы люди, братья, живем вместе на этой земле. А как, оказывается, велик этот мир, друзья мои! Я даже представить себе не мог. И понял, лишь когда переплыл океан, увидел новые земли, города…

Симон и Франсуаза ждали одного сына, и вдруг нагрянуло столько гостей. Да каких! Жан стал знакомить с ними родителей.

— Это Памела, она приехала с острова Мартиники… Это Доминик, он тоже приехал с Мартиники. Вместе с Памелой… А это Николетта… Полгода назад ее похитила одна мошенница, и сегодня утром Николетте удалось от нее бежать.

— Но как же вы все встретились? — недоумевала Франсуаза.

— Очень просто. Сначала я увидел девочку у Нового моста. С этого все и началось… А потом, на наше счастье, появился Доминик.

— Да, именно так и было, — подтвердил негр, чья темная курчавая голова доставала почти до самого потолка комнатушки, где сразу стало тесно.

— Бедняжка! — сказала Франсуаза. — Какая худенькая и бледная! Жестокие, бессердечные люди! Да покарает их господь!

— Не знаю, покарает ли их бог, — заметил ее муж, — это от нас не зависит… Но мы должны сообщить родителям Николетты, что их дочь нашлась. И сделать это следует побыстрей, не откладывая. Они ведь, наверно, думают, что их ребенка уже нет на свете.

— Николетта жила с отцом в Марселе, — сказал Жан. — Ее мать умерла.

— Нужно написать отцу. Николетта, ты помнишь название своей улицы?

— Да, улица Ришелье.

— И дом?

— Номер пятнадцать.

— Прекрасно! Сынок, завтра же напиши письмо в Марсель…

Франсуаза предложила Николетте:

— Пока мужчины разговаривают, давай я тебя искупаю. — И тут же спросила: — Кто напялил на тебя эту несуразную зеленую юбку и кофту?

— Тише, мама, — негромко произнес Жан. — Это вещи Памелы, она их наспех переделала…

Жена столяра смутилась, а креолка, очевидно услышавшая этот нелестный отзыв о наряде Николетты, лишь улыбнулась.

Уходя на кухню, Франсуаза шепнула сыну:

— Почему он такой черный?

— Потому что он негр. Он черный, но душа у него светлая…

Нагрев на кухне воду, Франсуаза позвала Николетту.

— Иди, моя девочка, — сказал Симон. — Жена хорошенько тебя искупает в деревянном корыте. Она теперь купает в нем Поля, а когда-то, уже очень давно, купала Жана. Это корыто — наша семейная реликвия, и его подарила моя матушка, что живет в деревне, где из своего родового замка после революции сбежал сеньор, который, как утверждает мой сын, снова появился в этих краях…