Валентин Глущенко - Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка

— Мне дома простили. Проиграл из копилки пятьдесят рублей — мне же хуже. А Кешка Ривлин больше пострадал. Сперва воровал у отца папиросы, потом деньги стал потаскивать. В очко играть охота. Олег без банка игру не признавал. Кешке стыдно было хуже других перед Олегом казаться, да и в друзья лез. Ну и обучился из дому таскать. Сначала гладко сходило. Не замечали. А тут отец разведал. Так обработал вчера Кешку, что, говорят, сидеть не может.

— У тебя нос белеет, — остановил Семена Мишка. — Три!

— А у тебя — щека!

Они долго растирали рукавичками лица.

— Ничего?

— Ничего!

— Ты знаешь, Миньша, я много передумал за это время, — сказал Семен. — Вот у Олега все есть, и парень он будто не дурак. А на уме у него одно — лишь бы повеселее пожить. А сам за дурачков почитает тех, кто хребтину гнет. Как это получается?

— Как получается? Из нахлебников он! Видит, как его папаша действует, и сам набирается «мудрости». Брать легче готовенькое.

— А как же мы? — не отставал Семен. — Выходит, мы будем садить огород, а он рвать морковку?

Мишка резко поднялся с крылечка.

— По нашему будет, а не по его! Не захочет понять — научим!

Мишка подумал о дяде Савве, о братьях Масловых, о многих людях, кто трудится, не жалея сил.

На поселок Апрельский наплывали синие сумерки. В небе вспыхивали золотые светляки звезд. Они зажигались над заснеженными увалами, над хребтами, над тайгой. И, подобно звездочке, в Мишке засветилась гордость за то, что он живет на этой земле, где начато большое дело, что он пойдет своим путем, прямым и правильным.

— Ладно. Старое не поминать! Пойдем лучше в шахматы сыграем, — предложил Мишка.

Мать приветливо встретила Семена. Мишкины сестренки подбежали к нему, затормошили:

— Семен, Семен! Пошто долго не приходил? А мы мамке убираться помогали. Пол скребли. Послезавтра наш праздник, Восьмое марта! Мы с мамкой чистоту наводили. Потом вымылись с мылом. Погляди, каки белы руки! — кричали они наперебой.

В доме Деминых царила праздничная чистота. Нигде ни пылинки.

Где-то в кладовой лежат налимы, закопанные Мишкой в снег по совету дедушки Пантелея, большеголовые, замороженные, твердые, как кость. Через день Мишка, чуть свет, откопает их и преподнесет матери.

А пока Мишка и Семен, как прежде, в добрые времена, разулись у порога, повесили на крючки ватники и шапки, босиком прошли в горницу. Было тепло и уютно и пахло чем-то неуловимым, как может пахнуть только в родном доме.

Колька собирался обедать. Он включил электрическую плитку, поставил на нее кастрюльку с борщом. Вынул из шкафчика тарелку и ложку, нарезал хлеб…

Отец и мать уехали в город. Он домовничал.

Но едва ложка опустилась в борщ, в наружную дверь постучали. Стучали тихо, деликатно, надо полагать — косточками пальцев. Кто же это мог быть? Знакомые родителей и Колькины приятели пользовались звонком.

Тихий стук повторился.

— Подождите минутку! Сейчас открою…

Но Колькина рука замерла, чуть он приоткрыл дверь. От спины к пяткам поползла холодная струйка страха. Мгновенно вспомнился рассказ Славки Патрушева о грабителе, который под видом старухи нищенки ходил по Опалихе, разузнавал — есть ли кто-нибудь дома, а потом очищал квартиры. Колька тогда посмеялся над приятелем. Теперь ему было не до смеха.

На крыльце стоял очень странный старик. Бродяга не бродяга… В черной грубой рубахе, в зимней шапке, отороченной рыжим, основательно вытершимся мехом (летом — и в зимней шапке!). За плечами у старика двуствольное ружье, сбоку из кожаных ножен торчит темная от времени деревянная ручка охотничьего ножа. На правом плече холщовая котомка, через левую руку перекинут брезентовый плащ.

Обувь у незнакомца тоже необычная: грубо сшитые кожаные обутки, от которых, наподобие чулок, тянутся вверх брезентовые голенища, перехваченные у щиколоток и ниже колен узкими ремешками. В довершение всего старик обладал громадным ростом и саженными сутулыми плечами.

«Страшилище!..»

Но вслух, вежливо и с достоинством, Колька спросил:

— Вам кого, товарищ?

— Матвей Данилыч Нестеров здесь живет?

— Здесь. Только его сейчас нет дома. Зайдите попозже.

Так и есть! Напрасно Колька смеялся над Славкой…

Старик не уходил и как-то странно смотрел на мальчика. Нищие так не смотрят.

В прищуренных карих глазах сначала отразилось удивление, потом восторженность. Они так и впились в Кольку, словно прощупывая его сквозь щель, и вдруг наполнились озорством.

— Ну-ка, ну-ка! Поблазнилось мне, что ли? Данила Митрофаныч собственной персоной! Восстал из земли в молодом образе! И Данила и Виктор!

Длинная рука со звериным проворством подцепила Кольку за плечо и молниеносно выхватила из сеней, только крякнула дверь.

Старик, будто куклу, вертел Кольку в темных, узловатых ручищах, цепких, как кузнечные клещи.

— Простите, но вы ошиблись… — лепетал мальчик, не зная, что предпринять. Оставалось одно — упереться старику в грудь кулаками и звать на помощь. Колька так бы и поступил, если бы не великая радость и умиление неизвестного.

— Ого-го-го, так вот и ошибся! Пусть другие ошибаются. Данила ты вылитый! Да и я не чужой. Дедушкой тебе прихожусь.

По морщинистым щекам покатились крупные, как горох, светлые слезы. Старик выпустил Кольку из объятий, неуклюже тряхнул его руку, приветствуя. Не удовлетворившись рукопожатием, старик притиснул Колькины губы к своим и больно кольнул жесткими, щетинистыми усами.

— Значит, вы мой дедушка? — спросил растерянно Колька.

— Ну да, ну да… Ты-то, верно, подумал… — Старик не договорил. Все было ясно и так.

Правда, вел себя незнакомец непонятно и одежда у него была такая, словно он специально вырядился под героя какой-нибудь приключенческой книжки, но как будто ничего плохого не замышлял. И это совсем ободрило мальчика.

— Вы, дедушка, не спешите? Папа и мама скоро придут.

— Ничего, не на пожар, подождем, — умиротворенно проговорил старик. — Нашли друг друга — встретимся. Матвей-то вовсе про меня забыл. Потеряли друг друга из виду. И вдруг получаю письмо: «Здравствуй, дядя… В родное село председателем еду…» Эвон как!

— Так вы дедушка Филимон! — вскрикнул Колька, опешив.

Отец не раз рассказывал про своего дядю, Филимона Митрофановича, который жил где-то в тайге и которого надо было разыскать и написать ему. От страха все это вылетело у Кольки из головы.

— Само собой, дедушка я твой двоюродный, Филимон, значит, — ласково улыбнулся старик.

Колька всячески старался теперь сгладить неловкость встречи: