Валентин Глущенко - Земля Мишки Дёмина. Крайняя точка

— Вот так подчистили! Словно после саранчи!

— Заморили хоть червячка? — спросила мать, и в голосе её чувствовалось дружеское участие.

— Что вы! Наелись. Первый раз за десять дней, — добродушно ответил узкоглазый.

— Ты не русский, Василий? — спросила мать.

— Ага, не русский. Алтаец. Сакынов я.

— Где же твои родные?

— Нет родных, Мария Степановна. Один как перст. В бийском детдоме вырос.

— А как попал в заключение?

— Попал по глупости, можно сказать. Убежал из детского дома, связался с одними… Ну и пошло… — Веселые черные глаза его так и прыскали лукавыми огоньками. Отвечал он охотно: — Решил, Мария Степановна, начинать сначала. Как-никак двадцать два года. Не шутка. Надоело таскаться по тюрьмам да по колониям.

— А ты, Анатолий? — повернулась мать к высокому парню.

Сытная еда укротила его злость. Он устало привалился спиною к стене, его обмороженное лицо раскраснелось. Однако характерец у него был не из покладистых. Он сморщился и брюзгливо отмахнулся:

— Э-э, ерунда!.. Жил не тужил — и концы в воду.

Мать только бровями повела. Двум другим парням упрямство Анатолия не понравилось, и, чтобы сгладить неловкость, они поспешили назвать себя сами. Оба они приехали в таежный район по договору из Смоленска.

Мать налила чаю. Парни просияли.

— В столовой такого не получишь!

— Чаек без обмана!

— Давненько такого не пивал!

— Что же все-таки у вас стряслось на Кедровском? — продолжала допытываться мать. — Я так и не поняла толком.

— То и стряслось, что обычно в таких случаях бывает, — начал было Анатолий неохотно и грубовато.

Но его перебил Василий Сакынов:

— Нехорошо получилось, Мария Степановна. Сейчас трудно разобраться, кто прав, кто виноват. Может, мы, а может, и не мы. Поместили нас в общежитие. А там только тараканов морозить. Выдали по одному тонкому одеялу. Даже матрацев всем не хватило Спецодежды подходящей не дали. А до лесосеки далеко. Полазаешь по сугробам день, вымокнешь, а обсушиться негде. Зарплату по полтора месяца не выдавали. Мы пошли к начальнику. Тогда он запросто: «Не хотите работать — дорога широкая!» Мы, понятно, на работу не вышли. Нам приклеили саботаж и уволили.

Смоленские парни вмешались в разговор торопливо, словно заранее желая оправдаться:

— Что нам оставалось делать? Собрали манатки — да и в путь. Думали, на соседних лесопунктах устроиться. А там, как только узнают, по какой статье уволены, сразу отвод дают. Денег у нас было немного. Дорогой продали вещички, какие были. А народ в здешних местах суровый. В дома пускать боятся. Да и купить у них что-нибудь не так просто.

Анатолий опять криво усмехнулся:

— Таежные дороги, гражданин комендант, не городской проспект…

И снова его перебил рассудительный и общительный Василий:

— Все дни, Мария Степановна, бил встречный сиверко. Анатолий шел впереди, загораживал. Ему больше всех досталось. Морозы как раз начались. Так припекло, хоть караул кричи. Хорошо, в деревне Яркиной в клуб пустили да заведующий клубом хлеба и картошки дал. А то бы каюк…

Мишка знал, что такое переметенные таежные дороги, что значит северный ветер в лицо при сильном морозе. У него пробудилось уважение к парням. Историю с увольнением они могли представить не так, могли приврать. Но то, что их круто прижало в пути за эти десять дней, сомнений не оставляло. Достаточно было взглянуть на их обмороженные, исхудавшие лица.

— Что ж дальше думаете?

Мать сочувствовала этим случайно прибившимся к их дому парням.

Парни заговорили разом:

— Никудышные наши дела.

— Куда уж хуже! Пять рублей на всех. С таким запасом далеко не уйдешь.

Казалось, парни впервые по-настоящему задумались над своим положением, осознали его безвыходность. Даже с Анатолия Юрова как будто слетели спесь и ершистость.

— Да, незавидное у вас положение… — Мать подперла кулаком щеку, закусила нижнюю губу, как будто собиралась принимать важное решение. — На работу вам надо устраиваться.

— Рады бы. Не принимают. Понимаете, Мария Степановна, не принимают! Во все организации во всех поселках заходили, — как-то заискивающе и проникновенно проговорил Василий Сакынов. — А мы только этого и хотим… — Его узкие черные глаза смотрели так простодушно, так по-детски откровенно, что трудно было поверить, будто этот парень мог воровать и несколько лет провел в заключении.

— Как это не принимают? Погибать вам, что ли! — возмутилась мать. — Завтра же пойдем к секретарю партийной организации, к начальнику лесопункта.

— Э, все они на один манер скроены, — пренебрежительно махнул рукой Анатолий.

— А ты не маши! Рано разочаровался в людях. Сперва докажи, что ты хороший, а потом требуй и к себе уважения. В общем завтра идем в контору.

Мать постелила гостям на кухне. Положила рядом два матраца, накрыла простынями.

— Если ляжете поперек, разместитесь все.

Мишка забрался на печку и наблюдал, как раздеваются гости. На груди Василия Сакынова синели вытатуированные крылья. Его крепкие, мускулистые руки до самых плеч покрывал причудливый узор.

«Ишь, как разрисован! Видно, долго околачивался среди блатных», — подумал Мишка.

Парни погасили свет, с восторженным кряхтением полезли под одеяло.

Мишку взяло сомнение: «Кто их знает, что у них на уме? Мать готова верить каждому встречному…»

У входа в горницу лежал черный Загри. Отцовская двустволка висела над кроватью матери. Зато малокалиберная тозовка — подарок отца — была рядом, на лежанке. Мишка нащупал рукой ее полированное ложе, нашарил коробку с патронами, зарядил винтовку и положил рядом. Долго лежал с открытыми глазами, прислушивался. Сначала парни молчали. Потом трое стали шептаться. Но как Мишка ни прислушивался, не мог уловить в их разговоре ничего подозрительного. Наконец они захрапели. Мишка решил положиться на верного Загри и тоже закрыл глаза. Но пес спокойно пролежал всю ночь у порога. Не понадобилась и тозовка.

Утром чуть свет парни вместе с Мишкиной матерью ушли в контору.

Мишка надел белую рубаху, повязал красный галстук.

В душе он радовался, что вечером нагрянули парни. Иначе не избежать бы неприятного разговора с матерью. Мать в таких случаях не кричала, не ругалась, не пыталась наказывать, только потом тяжело вздыхала: «Что-то из тебя выйдет без отца?..»

Одеваясь, Мишка и сам тяжело вздохнул. Конечно же, на большой перемене его вызовет директор, будет внимательно смотреть в глаза, осторожно расспрашивать, почему Мишка вчера пропустил уроки. А сам давным-давно обо всем уже догадался. И эта осторожность опять-таки неспроста. Директор школы и Мишкин отец дружили.

Да, дела!..

— Напились чаю? — по обязанности старшего спросил Мишка сестренок. И строго напутствовал: — Подметите пол и можете гулять. И недалеко от дома.