Сергей Вольф - Ищи себя, Громов

Я поглядел назад, туда, откуда я пришёл: никто уже не играл в футбол, все сидели на песке. Смотрели они в мою сторону, или нет — я не мог разглядеть, все отсюда были такие маленькие. В общем, Бома меня толкал не так уж сильно, да я и не боялся его, — я не поэтому ушёл. Просто, мне всё это было неприятно, вот что. Неприятно, понимаете? Противно.

Неужели они смотрят в мою сторону? Очень возможно, что и так. Вид у меня, чёрт возьми, наверное, грустный и одинокий. И до того мне противно от этого стало, когда я так подумал, что я сразу же вскочил и пошёл — через пляж, мимо деревьев, через какой-то пустырь, через садик и подворотню в незнакомый переулок. Он был узенький и кривой, по нему я вышел на такой же, похожий, но чуть пошире. «Баня», — прочёл я, потом дальше — «Флюорографический пункт», потом — «Почта». Я зашёл на почту, купил у седой тётеньки в окошечке лотерейный билет и конверт, быстро написал письмо, кинул его в ящик, билет аккуратно сложил и спрятал в куртку, в карман, и после снова вышел на улицу.

— Громов! — крикнули сзади.

Обернулся.

Евгения Максимовна бежала ко мне.

Она никак не могла отдышаться. У неё были совсем чёрные глаза.

— Зачем ты ушёл? — спросила она.

Я молчал.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, — сказали.

— Пошли, — сказала она и взяла меня за руку, как малыша. — Зачем ты меня подводишь? Мне пришлось бежать за тобой и бросить класс.

— Зачем за мной бежать? — сказал я. — Да и с классом ничего не случится.

— Неизвестно, — сказала она. — Может, они там уже все купаются.

— Вряд ли, — сказал я. — Холодно.

— Ты не знаешь детей, — сказала она. — Вот в прошлом году на «дне здоровья» в лесу знаешь что было? Цыплаков потерялся, и мы его дотемна не могли найти. Я отправила класс в город с вожатой, а сама пошла дальше искать. И нашла. Он на дереве висел, на огромной сосне. Зацепился брюками и висел и не мог отцепиться и молчал, когда мы его кричали. Ложный стыд, понимаешь? Я сама на сосну лазила его отцеплять. Еле отцепила.

Я стоял и глядел на неё. Она улыбалась, а глаза её — просто потрясающе! — из чёрных постепенно стали серыми, потом зелёными и, наконец, голубыми.

— Пошли быстренько, — сказала она. — Почти уверена, что они там купаются.

— Помнишь белую птичку? — спросил я у Зики утром. Мы как раз делали зарядку.

— Какую белую птичку?

— Которую девочка, с которой ты шла, фиг поймала. Бумажную…

— Это ты её пустил?

— Неважно. Ты тогда ещё с девчонкой шла, помнишь, конечно? Что это за девчонка?

— Одна прекрасная девочка, — сказала Зика, задрав нос. — Просто прекрасная. Ты её знаешь. Кстати, мама хотела с тобой поговорить.

— О чём ты хотела со мной поговорить? — спросил я у мамы. — Чего-нибудь важное?

— Очень, — сказала она. Она смотрела на меня и улыбалась, как солнышко. Это её улыбка. — Ты не забыл, дорогой, что на днях у тебя день рождения?

Я шёл в школу в довольно-таки убитом настроении. Само собой, я помнил про свой день рождения, то забывал, то вспоминал, но в общем-то, конечно, помнил, и только теперь, только после разговора с мамой, я понял, что это за штучка — мой день рождения.

— Ты не против, дорогой, если будут гости? — спросила мама.

— Конечно, — сказал я. — Пусть.

— Будут Дымшицы, — сказала она, загибая палец.

— Это кто?

— Папин сослуживец с женой.

— Прекрасно.

— Потом Саша Вербицкий…

— Кто-кто? Я не знаю?

— Ка-ак? Это же твой приятель. Ну, этот, английский мальчик в белом свитере.

— Ах да, — сказал я. — Ну, конечно. Просто прекрасно.

— Мне он очень понравился, — сказала мама. — Я видела его чудесную маму и передала ей наше приглашение. Будет ещё Зикина подруга, всего одна, больше, я думаю, нельзя, а то нужно приглашать весь класс. Ты ведь знаешь, какая она общительная. К тому же это ведь твой день рождения.

— Разумеется, — сказали.

— И… — она взяла меня за подбородок, — твои друзья, конечно. Ведь так?

— Да-да, — быстро сказал я. — И мои друзья. Пока, я побежал.

— Беги-беги. Нельзя опаздывать.

Вот в чём была загвоздка! В друзьях. Ясно, что приглашать мне было абсолютно некого. Ну, некого и некого — не очень-то и надо, но как быть с мамой? — не хотелось её огорчать, честное слово. Ей, видно, здорово не по себе было, когда она думала, что мне не по себе, оттого что у меня нет друзей. И самое ужасное было, когда она норовила заглянуть мне в глаза. «Ладно, будут для неё мои друзья, будут», — думал я, когда шёл в школу, хотя вовсе не понимал, что я при этом имею в виду. Только об этом я и думал, пока шёл в школу, и в школе тоже, и на всех уроках… На предпоследнем уроке (была история) меня вызвали. Они, видно, решили, что всё, хватит, баста. Я уже не новенький и вполне догнал класс. Стыдно, наверное, было слушать, что я там нёс про исторические события и даты, и здесь дело было не только в том, что меня вообще вызвали в первый раз и я здорово волновался, — я всё думал про этих друзей для моей мамы. Мне поставили тройку, но я как бы и не заметил этого, я всё думал, и, когда прозвенел звонок с урока, у меня появилось совершенно непонятное решение, то есть совершенно непонятное, я даже не могу толком объяснить, как оно могло появиться и почему казалось мне правильным. Я решил, что на переменке отыщу Бочкина, подойду к нему, извинюсь за то, что мой портфель упал ему на голову, и приглашу его к себе на день рождения. Довольно странно было ходить по нашему коридору и разыскивать Бочкина. Всё время попадались незнакомые лица, ведь обычно на каждой переменке я быстро пробегал наш коридор, спускался на два этажа ниже и бродил среди малышей, будто я дежурный, — малышей в лицо я знал куда лучше.

Вдруг я увидел Бочкина и пошёл к нему. Я ещё не знал, как начать.

— Бочкин, — сказал я, и он повернулся ко мне. Волосы у него на затылке были хохолком. Глаза его сначала раскрылись, потом прижмурились, а губы сжались.

— Я ударил тебя портфелем. Помнишь? — сказал я. — Вернее, он сам упал. Но не в этом дело. Дело в другом. Я…

— Чего тебе надо? — сказал он. — Я сам всё помню. Ещё бы я об этом забыл. Такое не забывают, запомни это.

— Дело совсем в другом, — сказал я.

— Да-да, запомни это, — сказал он.

— Я хотел изви… — начал я.

— Сегодня будем стыкаться, — сказал он.

— Стыкаться? — сказал я. — Я не хочу… Зачем?

— Мало ли что не хочешь!

— Я хотел извиниться! — сказал я.

— Мало ли что извиниться!

Я вдруг догадался, уж не знаю как, что если бы я ему сказал: «Да-да, стыкнёмся, обязательно!», он бы мне сказал: «И стыкнёмся!», а я бы ему сказал: «Только стычка» — и он бы мне сказал: «Само собой!» — вот тогда бы, может, ничего и не было, может, было бы, а может, и нет. Но теперь — я знал точно — «стычка будет.

Я смотрел на хохолок Бочкина на его голове и представил неожиданно, как его, Бочкинская мама, плюёт на ладошку и приглаживает ему этот хохолок, — каждое утро, когда он бежит в школу. Я представил себе, как он крутит головой и злится, и я опять подумал, что драться с ним я не хочу.