Юрий Стрехнин - Легенда о флаге

— Пролетариат! Пролетариат!..

— Да замолчи ты! — прикрикнул Трында. — Что с ним делать?

— А черт его знает! — Иванов растерянно глянул на товарища.

Немец был ни молодой, ни старый, с тощим продолговатым лицом, на котором каждая жилочка дергалась. Он заискивающе улыбался, всем видом и жестами показывая, что если и был строг, то только потому, что того требовал долг службы, а была бы его воля — пожалуйста, можете ездить на составах с военными грузами.

— Держи его под прицелом!

Иванов нагнулся к немцу, снял с него ремень со штыком в ножнах и подсумками, извлек из карманов блестящую зажигалку, губную гармошку, бумажник и плотный пакетик с фотографиями. Губную гармошку бросил, зажигалку спрятал — пригодится, спичек нет, а заглянув в бумажник, засунул под ватник и его — там деньги и документы. Пакетик с фотографиями тоже хотел выбросить, но на всякий случай заглянул в него: а может быть, там что нибудь еще. Вдруг посуровел, показал один из снимков немцу:

— Ты?

— Найн! Найн! — прижал немец ладони к груди.

— Глянь! — показал Иванов карточку товарищу.

На снимке был изображен, похоже, тот самый немец, который сидел перед ними. Он был сфотографирован вдвоем с каким-то приятелем: засученные рукава мундиров, ухмыляющиеся физиономии, пилотки набекрень, в каждой руке — ухваченный за шею гусь, позади — окно с разбитыми стеклами, беленая стена хаты с полосами копоти.

— У, гад фашистский! Может, они мою хату тоже так! — Трында недобро взглянул на немца.

— Их бин арбайтер! — выкрикнул немец. — Драй киндер! Их хабе драй киндер!

— Киндеров вспомнил! — Трында шевельнул винтовкой. — А сколько ты наших ребятишек обездолил?

«Нет! — взглядом остановил товарища Иванов. — Стрелять нельзя. Услышат».

«Время не терпит. В любой момент немец может закричать…» — Иванов нерешительно сжал рукоятку штыка, отобранного у немца. Противно… Если б в бою. А так — противно. Но как иначе?

Пересилив себя, Иванов потянул штык из ножен, немец заметил это, его глаза сразу остекленели от ужаса.

И вдруг немец махнул через невысокий борт платформы.

— Ты что?! — перехватил Иванов винтовку, приклад которой Василь уже вскинул к плечу. — Вместо часового тревогу поднять хочешь?

— А ты — что? — в свою очередь напустился на него Василь. — Фотокарточки! Их сразу надо кончать, фотографов этих!

— Не шуми! — Иванов толкнул Трынду с винтовкой под брезент и сам залез туда же. — Если этого пролетария другие такие же увидели…

— Шоб он соби шию поломав! — Трында в сердцах перешел на родной язык. — Як он нас окрутыв! Як окрутыв!..

— Тихо! — остановил его Иванов. — Прислушивайся. Как бы прыгать не пришлось…

А эшелон шел, не сбавляя хода.

Из-под брезента было видно — в сером полусвете только начинающегося дня убегают назад столбы, редкие черные, присыпанные снегом кустики под невысокой насыпью, тянется мимо ровная, пустынная беловатая степь.

— Видишь! — показал туда Трында. — На юг катим! К ночи будем в Крыму.

— Если не в раю! — хмуро пошутил Иванов. — Не хватились немцы часового сейчас, так на остановке хватятся. Мотать нам отсюда надо, пока эшелон не остановился.

— Ладно! — не стал долго спорить Василь. — Только заплатим за проезд. — Он показал рукой на ящики позади себя. — Рванем — нашим в Севастополе меньше достанется.

— Да ведь надо запалы, шнур…

— Придумаем, Вань!

Остерегаясь, чтобы их не заметили, принялись за дело. Выдвинули из-под брезента один из ящиков, отодрали штыком крышку. В ящике лежали снаряды — пять штук в деревянных гнездах сверху, пять — внизу. Один из снарядов сдвинули так, чтобы дно его местом, где взрыватель, неплотно прилегало к стенке. Затем открыли патронташ немца, выворотили из патронов пули и высыпали порох в кусок брезента. Получившийся сверток с порохом заткнули между дном снаряда и стенкой ящика. Еще один большой кусок брезента располосовали штыком на ветошь и положили сверху вместе с клочьями ваты, надерганной из ватников.

Пока занимались всем этим, уже совсем рассвело. По сторонам все чаще мелькали поселки, линии столбов с проводами. Чувствовалось приближение какого-то города. Степь вокруг была уже не вся белая от первого снега, а чуть припорошенная им, грязновато-серая — здесь, поюжнее, снега выпало меньше.

Состав замедлил ход, одолевая подъем. По сторонам потянулись ряды уже давно потерявших листья деревьев путезащитной полосы. За ними по обеим сторонам мелькали какие-то невысокие крыши, все чаще.

— Пора! — Иванов выкрутил пробку зажигалки немца, вылил почти весь бензин на завернутую в брезент вату, торчащую из ящика. — Прыгай, Василь! — Чиркнул зажигалкой и прыгнул сам.

Перевернуло на лету. С размаху врезался в тугие, пружинящие ветви. Удар всем телом о мерзлую землю.

Мимо прогромыхали последние вагоны. Огляделся: не видно ли немцев? Нет… А Василь?

Хоронясь за деревьями, пошел вдоль полотна назад, навстречу Василю. Интересно, как теперь там, на платформе? Огонь так и фукнул. Дерево сухое, да и ветер. Загорится ящик, а там, глядишь, и рванет. Должно рвануть. Чтобы не доехали снаряды до Севастополя. Хотя бы услышать, как бабахнет.

Впереди, меж тонкими черными стволами деревьев, что-то мелькнуло. А если вдоль путей патрулируют немцы? Присел за дерево. Но сразу же вскочил:

— Василь! Кости целы?

— Я не костями, чем помягче приземлялся.

Постояли, ожидая: не услышат ли взрыв? Но состав уже далеко…

— Ходу, ходу! — спохватившись, заторопил Иванов — Как бы тут, возле линии, на патруль не напороться.

В стороне сквозь деревья примыкавшей к пути рощицы — реденькой, по-зимнему прозрачной — белели какие-то хатки. Решили пойти туда — поразведать обстановку.

Шли от дерева к дереву, внимательно поглядывая по сторонам. За два месяца пути по захваченной врагом земле привыкли ходить так — каждый миг начеку.

Поселочек казался безлюдным. Может быть, просто потому, что было еще очень рано. Задворками подойдя к стоявшей на отшибе хатенке, постучали в окно. Качнулась занавеска, мелькнуло испуганное женское лицо. Вид железнодорожных фуражек, очевидно, как-то умерил страх женщины. Она крикнула из-за стекла:

— Нема! Ничого нема на менку, ни пшена, ни хлиба! Сами голодуем!

— А, часом, не слыхали, у кого в поселке е? — сразу же вошел в неожиданно предложенную ему роль Трында.

— Та у кого ж? Мы ж своего не сияли… А що у вас на менку?

— Спички.

— Сирники? Ой, хлопци! — оживилась женщина. — Мабудь продадите мени хучь один коробок? Та вы заходьте, заходьте у хату!

Через несколько секунд брякнул засов открываемой двери.

Войдя, они увидели на лавке у стены сутуловатого человека в нижней рубахе. Сосредоточенно нагнув голову, он наматывал на ногу портянку. Подняв склоненное лицо, заросшее седоватой с чернью порослью, он внимательно посмотрел на вошедших. От этого словно проникающего в душу взгляда Иванову стало немножко не по себе. А когда хозяин спросил спокойно: