Анатолий Гордиенко - Детство в солдатской шинели

К Первомаю выдали им белые гимнастерочки, черные суконные брюки, новые хромовые ботинки с подковками. Как вышли на парад — одно загляденье, вот тебе и ремеслуха! А как ножку дали, как ударили строевым шагом по мостовой! Народ глядел и не мог наглядеться — смена рабочему Питеру идет!

…Под вечер 22 июня во дворе училища состоялся митинг. Женя стоял в строю, опустив голову. Директор училища, Степаныч, какой-то военный говорили, что вероломный враг будет скоро разбит, а перед ребятами стоит одна задача — учиться отлично, быстрее овладевать очень нужными стране рабочими специальностями.

Недели через три их подняли рано утром и на машинах повезли за Гатчину, на оборонные работы. Вместе с сотнями других людей в тихом зеленом поле, казавшемся таким мирным, далеким от войны, повзрослевшие мальчишки копали глубокий противотанковый ров. Бросали землю с утра до ночи в три смены, падали с ног, росли на ладонях сизыми буграми кровавые мозоли.

Неподалеку от них, ближе к Гатчине, также валясь с ног от усталости, работали красноармейцы.

В свободную минутку Женя бегал к ним, смотрел, как они сооружали блиндаж, рыли траншеи, в полукруглых капонирах устанавливали небольшие противотанковые пушки.

Тяжелой вереницей тянулись дни, с фронта приходили плохие вести. Однажды почти над ними завязался воздушный бой. Татакали пулеметы, самолеты неуклюже гонялись друг за дружкой — было совсем не страшно, все напоминало какую-то игру. И вдруг тупоносый краснозвездный ястребок повалился на крыло, от хвоста потянулась ниточка дыма.

— Прыгай! Прыгай же! — кричали ребята, побросав лопаты и выскочив изо рва. Только из самолета никто не выпрыгнул и он глухо ударился о землю, подняв над собой острый факел пламени…

Все пальцы на правой руке у Жени были забинтованы, мозоли не заживали, гноились. Начальник училища — теперь его так стали называть, — видя такое бедственное положение Савина, назначил Женю связным между училищем и артиллерийской частью. Женя бегал туда два-три раза в день и успевал, отдав записку, помочь очистить снаряды от слоя смазки или брался прокладывать со связистами телефонный кабель от блиндажа к наблюдательному пункту. Шустрого паренька приметили — угощали сытными щами, подарили пилотку. Женя подружился с веселым острословом сержантом Геной Беляевым.

Погожим теплым вечером пришла беда. Высоко в небе проплыл немецкий самолет, за ним другой, третий. Самолеты были привычным делом, но тут кто-то звонко закричал:

— Парашютисты!

Начальник училища быстро кивнул Жене:

— Мигом в часть. Спроси, что нам делать.

Женя помчался не разбирая дороги, то и дело вглядываясь в небо, а справа над пшеничным полем уже колыхались белые купола. Женя подбежал к блиндажу, нашел командира.

— Отходите немедленно! — закричал тот. — Всем ремесленникам отходить в сторону Ленинграда! Живо!

Через десять минут растерянные ребята, побросав палатки, кирки, лопаты, бежали по полю, позади них уже слышались сухие, негромкие автоматные очереди.

— Доложи, что мы отошли к Гатчине, и догоняй нас! — крикнул Савину начальник училища.

Женя снова полетел к артиллеристам, те уже, прильнув к прицелам, застыли у орудий. Слева грохнул выстрел, рявкнула пушка и у штабного блиндажа, винтовочная стрельба потонула в орудийных залпах. Немцы залегли, стреляли из пулеметов. Казалось, выстрелы раздавались всюду — спереди, сзади. Женя испугался и юркнул в блиндаж. Вскоре туда приполз раненый сержант Гека и сказал, что наверху совсем плохо. Женя ошалело выскочил из блиндажа, увидел убитых, побежал к молчавшей пушке — там корчился раненный в живот артиллерист.

— Снаряды! Дай снаряды! — хрипел он еле слышно.

Женя бросился к сараю: он знал — там были снарядные ящики.

— Отходить! Команда отходить к лесу! — послышалось вдалеке.

За сараем стояли лошади. Женя быстро запряг повозку, рванулся назад, вывел Гену, дотянул до телеги, затем подтащил стонущего артиллериста, и они помчались несжатым полем к дальнему черному лесу. Догнали две лошадиные упряжки с пушками, догнали пятерых артиллеристов, которые катили орудие, впрягшись в брезентовые постромки. Стали держать совет. Решили добраться до леса, по пути искать своих, а затем уходить в сторону Ленинграда. И тут кто-то сказал:

— Бензосклад оставляем немцам. Не дело, братва.

— Еще можно успеть…

— Кто пойдет? — спросил командир дивизиона.

— Кого назначишь, лейтенант, тот и пойдет.

Командир назвал троих.

— Возьмите и меня, — попросил Женя. — Может, понадобится под колючей проволокой, под забором пролезать. А в случае чего — я из ремесленного…

Командир махнул рукой. Взяли гранаты, перезарядили винтовки и заспешили назад. Бежали пригнувшись, пшеница опутывала ноги, не хватало дыхания, падали, поднимались, бежали дальше. Успели! У длинного кирпичного склада никого еще не было. Открыли краны двух цистерн, отвинчивали, где отвинчивались, пробки у бочек. Резко запахло бензином. Быстрее, быстрее! Горючее лилось на землю, черной речкой потекло к шоссе.

Над складом пролетела стайка трассирующих пуль. Застучал пулемет. Когда он смолк, со стороны дороги послышался гул моторов. Гул быстро нарастал, становился похожим на глухое рычание.

— Танки! Отходим, братцы, дело сделано!

— Да уж не попользуются, гады.

— Савин, ты где? Не мешкай, отходим!

Женя вспомнил приказ товарища Сталина — ничего не оставлять врагу. Он схватил охапку ветоши, подставил под струю бензина — ветошь обмякла, выпала из рук. Нужно намотать на палку! Скорее, скорее! Женя оторвал от забора узкую дощечку, переломил пополам, намотал на нее тряпье, чиркнул спичкой. Бойкий огонек побежал по факелу, полыхнул жаром. Женя прижался к углу склада. Из-за поворота вывернули силуэты грузовиков, над кузовами на фоне светлого еще неба четко видны были солдатские каски. Женя, размахнувшись, бросил факел в бензиновый ручей, уже пересекший шоссе. Огонь взмахнул в небо. Женя юркнул под забор, вскочил, побежал. За спиной громыхнуло, теплой волной толкнуло в спину, оранжевый сполох осветил дорогу, черный клубящийся дым потянулся к небу.

Женя мчался не оглядываясь, ему казалось, что весь он как на ладони. Гудение жаркого пламени, глухие взрывы бензиновых бочек не заглушали истошных криков немцев, горевших в этом адском огне.

Догнал Женя своих быстро, передохнули малость. К лесу пошли все вместе, довольные.

— Видели мы ваш фейерверк, — сказал командир. — Молодцы.

Старший помолчал, прокашлялся:

— Это вот Савин поджег. Времени в обрез — немцы на дорогу выехали уже. Его заслуга, чего уж тут…

У леса нашли еще отступивших артиллеристов, приободрились. К утру вышли к своим, и раненых вывезли на той самой Жениной телеге, и орудия спасли. Когда добрались до Пушкина, какой-то седой командир обнял Женю, похвалил, что не бросил раненых товарищей, поблагодарил за повозку. Этот командир казался Жене добрым, понятливым, но были и другие — построже, они хотели непременно отчислить куда-то Савина, отправить в тыл, откомандировать в ремесленное училище. Тут вступился командир артдивизиона. Он пошел в штаб, и Савина оставили в части, выдали форму, зачислили на довольствие, а главное — направили в разведку, куда он очень хотел попасть, доказывал, что, переодевшись в сельскую одежду, может сгодиться красноармейцам.