Анатолий Гордиенко - Здесь мой дом

Высотный дом, в котором живет Эйно Туоми, стоит недалеко от железной дороги. И так уж повелось с тех пор, как переселился он из Матросов к средней дочери в Петрозаводск, что будильником для него стал утренний ленинградский поезд.

Просыпается Эйно сразу — сон стариковский легкий, а вот встает с трудом — болят колени, суставы рук. А кого из старых лесорубов обошла эта хворь?

Эйно медленно выходит на балкон, следит, как скрывается за поворотом хвост поезда, затем смотрит на озеро. Черным жуком ползет вдалеке ледокол. Навигация начинается. Скоро поплывут по Онего белоснежные туристские теплоходы. Эйно вдруг подумал о дочери Сейди. Она работает в Интуристе и должна встречать сегодня туристскую группу из Финляндии. Не проспала ли? Он знает, что этого никогда с ней не случается, и все же… Эйно входит в гостиную, тихонько заглядывает в спальню. Кровать Сейди аккуратно застелена, рядом в своей кроватке безмятежно спит внучка. Он глядит на ее бледное личико и думает о том, что надо бы летом Ингу отправить в Матросы, пусть поживет у Вивьен, попьет парного молока, побегает босиком по травке, пособирает грибов, черники. Черника с молоком — лучшее средство от всяких малокровий. Хорошо бы ей пожить пару недель и у Эдны в Шуе, позаниматься на фортепиано. Эдну хвалят за умелое преподавание музыки в школе, а она отшучивается: скажите спасибо папе, это наследственное…

Скоро Инга проснется и они будут завтракать. Когда приходят родственники или знакомые, они подшучивают над Эйно, называют его хозяюшкой, шеф-поварихой. Готовить он научился еще с малых лет, потом и жена передала ему свое искусство — а она была поваром настоящим, умелым. И вот ее уже нет, осиротел Эйно. Теперь все свое тепло и нежность отдает внучке.

— Укки [1] Укки — дедушка (финск.). , знаешь какой мне снился сон? — кричит Инга из спальни.

Ей снятся цветные сны. Красные стрекозы, голубые бабочки, серебристые рыбки, а утром — золотистый веселый щенок.

— Укки, а тебе что-нибудь снилось?

Но сны теперь редко приходят к Эйно, а если и приходят, так все о прошлом, о молодости.

Инга, причесанная, улыбчивая, сидит за столом, с охотой ест кашу, сваренную дедушкой, а за окном курлычут, постанывают весенние голуби.

— Укки, а что тебе все же снилось?

— Дай вспомню. Сон улетает, если его сразу не привязать, не запомнить… Снилась мне зеленая равнина у Скалистых гор. И еду я на фермерском тракторе вместе с отцом, с твоим прадедом Вилхо, а за нами над черной жирной землей вьются какие-то серые птицы, и клювы у них словно железные…

Инга тихонько отодвигает чашку с кофе и слушает. Нет, такой сон ему сегодня не являлся. Просто Эйно вспомнил старый, давний сон. А память у него крепкая, да и рассказчик он хороший — у него зоркий глаз, меткое слово.

— Дедушка, а может, эти птицы — военные ракеты? Помнишь, ты мне читал газету, и там было написано, что в Альберте американцы хотят испытывать свои крылатые ракеты. И канадцы соглашаются, помнишь?

— Пора в школу, Инга. После договорим, когда вернешься с пятеркой.

— И будем вспоминать, как всегда, укки?

— Будем, будем, девочка.

— А когда ты придешь к нам в класс? Ты ведь обещал.

— Я так плохо говорю по-русски. Я вечно путаю, и когда надо сказать «он», обязательно скажу «она». Вам будет весело от моего рассказа, а я хочу, чтобы вы были серьезными.

— Тебя все наши девочки знают и любят. А мальчишки, когда увидят твой орден, сразу примолкнут. Помни: ты обещал.

— Ну что ж, слово я всегда держал. Держал всю жизнь.

…Всю жизнь, всю свою большую нелегкую жизнь, которая уже давно повернула на восьмой десяток.

И дед, и отец Эйно Туоми были батраками. Жили они в поселке Кангасала, недалеко от Тампере. Вилхо — отец Эйно — нанимался к богатым с ранних лет: за лошадьми ходил, навоз чистил, подрос — товар господский возил. Однажды услыхал, что есть за горами, за морями богатая и процветающая страна — Америка. А вскоре в их местах появились и американцы-вербовщики — начали зазывать работящих, малословных финнов на чужбину. Первым из поселка уехал в Америку дальний родственник Вилхо, писал, что жизнь там не хуже, чем дома, погода теплая — полушубка не надо. Вилхо думал, думал, и только исполнилось ему девятнадцать годков — решился. Родственник прислал денег на дорогу, и понесло парня, закружило в вихре скитаний.

Шел 1899 год. Из Англии пароходом доплыли до Нью-Йорка. На острове Эллис прошли карантин. Тут сразу же стали липнуть к ним верткие людишки — агенты, ощупывали каждого цепким взглядом, прикидывали: кого на металлургический завод, кого на шахту… Вилхо был коренастым, широкоплечим, и его уговорили поехать в штат Мичиган на новую шахту. Сулили золотые горы.

— Финны хорошо держат топор, — сказал ему мастер на шахте, — будешь ставить крепления в забое, пропс. А подучишься — новое дело доверим, денежное.

…Доверили новое дело лишь через три года, перевели сообразительного, выносливого Вилхо бурильщиком. Сверлил шпуры, закладывал взрывчатку, взрывал десятки тонн руды за смену, а денег платили по-прежнему мало. Нашлись добрые люди, стали растолковывать Вилхо, что хозяева фирмы в свой карман кладут его денежки. Пользуются тем, что на шахте одни чужеземцы беспаспортные. Кто за них вступится? И вправду, в одной смене финны работают, в другой — итальянцы, в третьей — шведы и норвежцы. Разъединили, размежевали, дабы не было контактов, разговоров. А поговорить рабочим было о чем. Леса на рудстойку давали мало, и все чаще в новой, так называемой самой современной, шахте случались обвалы. Хорошо, если сразу насмерть, а ежели инвалид, калека? Выбросят за ворота — и ни цента пенсии. Вилхо не один раз видел, как несли завернутых в простыни раздавленных мертвых шахтеров.

— Пропс стоит больших денег! — прокричал однажды босс шахтерам, собравшимся на тесном подворье. — Наша фирма несет большие убытки, но я, лично заботящийся о вас и днем и ночью, сейчас хочу сказать другое. Итальянцы и шведы молчат, а вот среди вас, финнов, завелась паршивая овца. Кто вас собрал сюда, кто уговорил вас не спускаться в шахту? Кто мутит воду, кому захотелось профсоюзов? Запомните — бунтарей мы вышвырнем вон! Америке нужны добропорядочные работники!

И все же, невзирая на угрозы, Вилхо вступил в профсоюз, стал его активистом и вскоре… очутился за воротами. Десять лет отдано шахте, десять лет каторжного труда, и вот — благодарность. Более того, Вилхо Туоми был занесен в черный список, поэтому и на других шахтах ему места не нашлось.