Александр Маринов - Детский дом

В основу этой документальной повести положен очерк «Государственные дети», опубликованный автором в журнале «Новый мир» и получивший общественное признание. Повесть автобиографична. С волнением и душевной теплотой рассказывает А. Маринов о судьбах своих товарищей-детдомовцев, потерявших родителей в годы империалистической и гражданской войн. В те трудные годы, когда на счету был каждый фунт хлеба и метр ситца, Советское государство сделало все, чтобы дать миллионам обездоленных ребят кров, пищу и одежду, вырастить из них достойных граждан страны. «Государственными детьми» назвал воспитанников детских домов А. В. Луначарский.

4 февраля 1919 года, в разгар гражданской войны Владимир Ильич Ленин подписал декрет о создании Совета защиты детей, первым председателем которого стал Анатолий Васильевич Луначарский. Совнарком, как указывалось в декрете, считал «дело снабжения детей пищей, одеждой, помещением, топливом, медицинской помощью, а равно эвакуацию детей в хлебородные губернии одной из важнейших государственных задач…».

4 августа 1920 года в дни, когда Западный фронт вел ожесточенные бои с белополяками, был издан декрет, который вменил обязанность советским органам «дать почувствовать нашим красным бойцам, что дружными усилиями пролетариата организуется забота о их детях. Для осуществления этой задачи, предлагается немедленно приступить к организации школ и детских домов не меньше чем по одному учреждению в каждом уезде… Открытие… должно состояться не позже 16 сентября настоящего года».

В 1921 году ВЦИК учредил Комиссию по улучшению жизни детей. Комиссия наделялась еще более широкими полномочиями, чем действовавший до этого Совет защиты детей. Во главе комиссии партия поставила одного из самых лучших своих организаторов — Феликса Эдмундовича Дзержинского. Эту работу он получил в дополнение к посту председателя ВЧК — забота партии о детях стояла по важности в одном ряду с защитой Советской Республики от посягательств контрреволюции. 6 сентября 1921 года Совет Народных Комиссаров обязал губернские исполнительные комитеты предоставить для детских учреждений «лучшие помещения в городах, населенных центрах и бывших помещичьих имениях».

Чтобы ликвидировать беспризорность, от государства требовались громадные затраты. II съезд Советов СССР 26 января 1924 года принял решение в дополнение к бюджетным средствам создать при ЦИК СССР «специальный фонд имени В. И. Ленина для организации помощи беспризорным детям, в особенности жертвам гражданской войны и голода…!» Такие же фонды были созданы на местах за счет сумм, ассигнуемых правительственными органами, а также добровольных сборов и доходов от спектаклей, концертов, лекций.

Миллионы людей обязаны Советской власти своей жизнью, своими значительными и счастливыми судьбами.

Примечательна судьба и автора этой книги. Он прошел школу ответственной комсомольской и партийной работы, более тридцати лет отдал военной службе, закончив ее в звании генерала. Я знаю А. Маринова много лет и с интересом слежу за его литературными публикациями о боевых традициях Советских Вооруженных Сил, об истории поенной книги. Документальная повесть «Детский дом» раскрывает еще одну, может быть, наиболее интересную сторону его творческой деятельности. Верю, что никого из читателей она не оставит равнодушным.

Анатолий Ананьев

Как сейчас помню студеный январский день 1924 года, когда, продрогнув от ледяного ветра, мы трое вошли В большой дом на улице Чехова в Петрограде. Мы — это я, мой младший братишка Костя и дядя Коля, который нас сюда привел, — высокий, сухопарый человек с усами. Дядя Коля аккуратно отряхнул снег с меховой шапки, с серого драпового пальто, снял калоши и спросил у дремавшей сторожихи, где канцелярия.

— Наверху. Ступайте по этой лестнице, а после Возьмите влево.

Дядя ушел, сторожиха опять тут же задремала; мы Костей остались в холодном вестибюле.

Смеркалось рано, и в надвигавшейся полутьме мне стало вдруг очень тоскливо, почти страшно. Здание гудело отдаленными голосами, иногда слышались выкрики и время от времени мимо проносились ребята, с любопытством оглядывая нас.

«Это и есть детский дом?» — думал я. Об этом таинственном доме последнее время все чаще говорили семье дяди Коли. «Приют, — вдруг вспомнились его слова. — Как-то нас с братом здесь приютят?»

В помещении явственно чувствовался запах сырой штукатурки и еще чего-то затхлого, чуланного. Запушенные инеем окна с трудом пропускали свет. Я обернулся к Косте. Обстановка, по-видимому, на него не действовала — он был занят тем, что старательно грыз сухарь.

Вдруг послышались шаги, глуховатый голос дяди Коли. Вместе с ним по лестнице спускалась невысокая полная женщина с серой шалью на плечах.

— Вот эти… сироты, — сказал дядя Коля. — Мы их держали сколько могли, ну… сами понимаете, какое тяжелое время. Свою семью с трудом могу прокормить. Вот и пришлось к вам, в детский дом. Я страховой агент, все время в разъездах по городу, а у жены своих двое на руках…

И дядя замолчал, полагая, что все и без того ясно.

— Они круглые сироты?

— Круглые, — торопливо подтвердил дядя Коля. — Их мать доводится мне родной сестрой. Понимаете? Словом, и она и отец мальчиков скончались от чахотки. Какие были вещички — продали и, поверьте… Да и присмотреть некому.

Дядя опять замолчал. Тон у него был такой, словно он хотел в чем-то оправдаться.

— Вы, ребята, должны вести себя здесь хорошо, — сказал он, обращаясь уже к нам.

— Как тебя звать? — спросила женщина братишку.

— Костя.

— Сколько тебе лет?

Костя вопросительно посмотрел на меня, точно спрашивая: отвечать или нет?

— Семь, — сказал я за него. — А мне восемь. Зовут Саша… Нас здесь насовсем оставят?

— Да, — сказала воспитательница и повернулась к дяде Коле. — Что ж, гражданин, оставляйте племянников, раз у вас направление от Наробраза. Теперь государство будет о них заботиться. Плохо, правда, что метрик на них у вас нет.

Воспитательница повела всех нас в канцелярию, раскрыла толстую тетрадь, подвинула чернильницу и стала расспрашивать, кто были наши родители. Узнав, что отец наш был грузин, а мать русская, в затруднении почесала кончиком ручки переносицу.

— Как же вас оформлять по национальности? — рассуждала она вслух.

Помочь мы ей с Костей ничем не могли, Воспитательница долго и пристально смотрела на нас. Внешне мы были совсем разные. Костя — русый, с голубыми доверчивыми глазами, спокойный — был весь в мать. Я в отца — черноволосый, смуглый, живой. Только рост у нас был одинаковый.