Наталья Савушкина - Царское дело

За окном моросил мелкий дождик. Яблоня понуро гнула ветви. Ноготки и лилии закрыли оранжевые цветы, и весь сад был серым и каким-то усталым. А что же подсолнухи? Вот они, стоят как ни в чём не бывало, тянут свои прямые стебли вверх, широкие шершавые листья поникли под тяжестью воды. Что не так? Вот разве что грязи на грядке больше, чем обычно, но это понятно: второй день подряд – дождь.

– Неужели не видишь? – спросила бабушка. – Их ведь только четыре! Пятый ночью кто-то утащил.

И она засмеялась звонко, не зло:

– Не просто утащил, а с корнем выкопал и грядку снова разровнял, как будто ничего на ней и не росло. Как будто можно не заметить, что одного не хватает! Артисты, настоящие артисты! – бабушка, всё ещё посмеиваясь, вышла из комнаты, загремела на кухне кастрюлями. До Таи доносился её голос, что-то ласково приговаривающий. То и дело слышалось слово «артисты».

Тая в растерянности стояла у окна. Как она могла не заметить пропажу? Но ещё больше её потрясло, что кто-то тайком пробрался в сад – в их сад! – и вытащил гордый прямой подсолнух, за которым они с бабушкой столько ухаживали. Вор, конечно, был хитрый и коварный человек, как разбойник из книжки. Сейчас он наверняка разломал большое блюдце подсолнуха и грызёт нежные молочные семечки своими хищными зубами, а сам смеётся над Таей и бабушкой: вырастили только для того, чтобы он лакомился! А маленькие жёлтые цветочки, из которых Тая делает «секретики» для кукол, он, конечно, затоптал своими огромными ножищами…

Тае стало особенно жалко жёлтых цветочков, и она заплакала, стиснув зубы: злость на злодея была сильнее жалости. Бабушка вошла с кухни с половником в руках, в синем фартуке и ласково окликнула с порога:

– Таюшка, что ты?

– Он там смеётся над нами! Украл наш подсолнух и смеётся!

– Ну, нашла о чём плакать! Пойдём-ка со мной на кухню.

Бабушка обняла её за плечи и повела к натопленной печи, где варился обед.

– Во-первых, вот тебе морковка, – и она протянула Тае ярко-оранжевый стерженёк.

Когда Тая, успокоившись, захрустела, бабушка неспешно продолжила:

– Во-вторых, нам-то что плакать? Этот воришка не подсолнух украл, он себе с грядки тяжесть на душу принёс.

– Как это? – Тая подняла лицо и застыла с оттопыренной морковью щекой.

– А так, – бабушкины руки ловко нарезали капустные листы на узкие ленточки. – Разве хорошая у него жизнь? Нет, совсем нет. Человеку хорошо только с чистой душой. Нам радоваться надо, что мы никого не обидели, а что он нас обидел – пусть он о том плачет. Кочерыжку будешь?

Тая помотала головой. Забытая морковка торчала из кулака, как оранжевый палец.

– Но ведь это нечестно! – сказала она, подумав. – Мы растили-растили, а он теперь будет есть?

– Нечестно, да, – вздохнула бабушка. – Видишь, как он схитрил: с корнем вытащил и грядку даже за собой разровнял. Знает, что худо поступил. Боится. И ведь это кто-то свой, деревенский.

– Как свой? – Тая отняла ото рта морковь. Придуманный страшный разбойник в сапожищах таял и терял краски.

– Ну а кто же чужой ночью, в дождь, сюда придёт? Тут на много километров кругом только лес да поле. Кто-нибудь из наших, матвеевских, и позарился. Да разве бы я не дала, если б он попросил: баба Галя, дай, мол, семечек погрызть?

Тая кивнула. Это правда, бабушка всех угощает чем-нибудь, даже тех, кто просто заглядывается на сад, проходя мимо. Таю вдруг поразила страшная мысль: ведь любой, ЛЮБОЙ человек может оказаться тем самым вором, что утащил их подсолнух!

– Бабушка! Но как же?.. Это что же, любой наш матвеевский мог быть? Как же теперь здороваться?

– Ну, не любой, конечно. Вряд ли Алёнкина бабушка полезет через забор. Или баба Шура. А вот по молодости, пожалуй, лазят. Так что это из ваших кто-то, из ребят.

– Но что же теперь делать? – Тая потрясает кулаком с торчащим из него морковным «пальцем», и кажется, что она грозит кому-то.

– Да тебе-то что? Пусть он о своих поступках печалится. А нам семечек хватит, ещё и угощать будем.

Тая дожевала морковку. Волнение улеглось, и она сказала задумчиво:

– Нет. Я так не могу. Вот узнаю, кто это, и… – она нахмурилась и снова потрясла в воздухе худой рукой, сжатой в кулак. Потёртая бабушкина кацавейка, накинутая на плечи, затряслась, в карманах забряцали ключи.

Бабушка засмеялась, вытерла влажные руки о фартук и повернулась к печи.

– Да уж, боец, ты всех напугала.

Тая вздохнула. Ну вот, и бабушка тоже с иронией говорит «боец». Конечно, этими худыми руками в синяках вряд ли кого испугаешь. Даже Юрик, самый младший среди деревенских, и тот победил Таю в драке. Правда, он щипался и плевался, а это было нечестно, но всё-таки она его отпустила – это факт.

А бабушка продолжала, почему-то печальным голосом:

– Эх, детка, разве сила в том, чтобы побить? Нет, в том, чтобы простить.

– Но как же так – простить?.. – Тая с возмущением пристукнула кулаком по столу.

– Ну вот, ты всё кулаками машешь. Замучил он тебя вконец, вор-то! Не только грядку разворошил, а и твой покой украл. Подари ты ему этот подсолнух и забудь!

– Как это – подари?

– Да вот так: отдай как будто ему подсолнух-то и не думай больше.

Тая решительно встала.

– Нет, бабушка, я этого твоего прощения понять не могу, – и открыла дверь. – Я к дедушке пойду.

– Оденься! – крикнула ей вслед бабушка, но Тая сделала вид, что не расслышала: в кацавейке было уютно. Она поплотнее запахнула старый серый мех и через тёмные сени пошла в мастерскую.

У дедушки пахло машинным маслом и свежими стружками. Огромная их куча – золотистых, лихо закрученных – возвышалась на полу под верстаком. Тая с удовольствием прохрустела по стружкам подошвами и подошла к верстаку вплотную.

– Дедуля! Ты про стульчики не забыл?

– Помню про твои стульчики, к вечеру будут!

Тая посмотрела на верстак, на лежащие наструганные дощечки для игрушечных стульев, потрогала маленькие гвоздики в коробке. «Хорошие будут», – подумала. Постояла, посмотрела ещё, как дедушка работает рубанком, поняла, что ему не до неё, вышла. Потом вдруг спохватилась и спросила с порога:

– Дедушка, а ты видел, подсолнухи-то…

Но дедушка уже подкрутил ручку приёмника, чтобы лучше слышать новости, и низко склонился над верстаком. Беспокоить его, когда он мастерит, не стоит.

«Ладно! – думает Тая. – Вот завтра увижу ребят и тогда решу, что делать». Не замечая, что думает вслух, она бормочет сердито:

– Посмотрю им в глаза-то, всем посмотрю…

Тая с силой толкнула верёвочные качели в сенях. Они, беспомощно взмахнув полосатыми половиками, взлетели и ударились о стенку мастерской.