Дмитрий Ищенко - В поисках мальчишеского бога

Глядя издали, я никогда не задумывался, а из чего, собственно, сделан маяк. Он казался чем-то единым — рукотворным факелом с идеальными пропорциями, напоминавшими греческие колонны. Надо было подойти ближе, чтобы выяснить: в основе его — обычные бетонные блоки, которые тоже, оказывается, могут быть красивыми. Всё зависит от того, что из них построить.

Даже в белёсой пелене тумана маяк выделялся на фоне скупых на краски сопок ярко-алыми и белыми полосами во всю высоту башни. А вот внутри никто и не собирался прятать серый бетонный цвет. Не до красивостей тут.

Я сам напросился к хозяину маяка в гости, встретившись с ним в посёлке, у геологов.

— Можно посмотреть? — спросил я и почувствовал, что покраснел, застеснявшись.

Смотрителя звали Дмитрий Григорьевич. Он улыбнулся:

— Конечно, можно…

И вот теперь мы поднимались вверх по железной лестнице. Если не знаешь, что идёшь внутри маяка, ни за что не догадаешься: обычная арматура, кое-где покрашенная, но в основном нет. Шаг за шагом, пролёт за пролётом. И лишь гулкое эхо вторит шагам.

Смотритель маяка провёл меня на самый верх, на площадку рядом с линзой. Я всё надеялся увидеть, как она работает. Для меня это было чем-то само собой разумеющимся, что маяк должен светить всегда. Но оказалось, что летом маяк выключен и запустить его по своему желанию никто не имеет права. В сезон белых ночей маяку дают отдохнуть.

Дмитрий Григорьевич облокотился на ограду, которая окружала круговую обзорную зону. Я встал рядом.

— Смотри, — он показал рукой вправо, — вон там находилась старая башня. Её больше ста лет назад построили. Долго работала. Потом заменили… А вон там дома старые стояли, ещё в девятнадцатом веке… Я в архивах смотрел. Народ тут коров держал, свиней — не смотри, что Арктика! Аккуратно всё было, снимки сохранились. И свадьбы играли, и детей рожали, и рыбу ловили… И счастливы были. Может, потому что землю эту любили. Не на словах, а на деле. Заботились о ней. Да только давно это было. И вот теперь земля без любви. Ей от этого плохо. А людям и подавно. Вон сколько тут народу спилось от безнадёги. Руки опустили… А чуть ослабишь, перестанешь барахтаться, всё — конец…

Он помолчал и добавил:

— Здесь всё очень хрупко и очень быстро проходит… Как и в большой жизни… На материке…

Мы постояли ещё минут десять и спустились вниз.

У геологов царило оживление.

— А у нас гости, — произнёс Сан Саныч в своей неизменной тельняшке. — Смотри, кто пришёл…

Рядом с ним стоял оленёнок и доверчиво брал хлеб с руки повара. Оленёнок был совсем маленьким. Я вспомнил оленя, которого уложили с бэтээра, и почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы.

Оленёнок совершенно не боялся людей и доверчиво тыкался мордочкой в каждого, кто приближался. Заглядывал в глаза, словно пытаясь разглядеть в них что-то. Он доверял людям, в отличие от взрослых зверей, которые в любой момент готовы сорваться с места и убежать прочь.

— А можно мне? — попросил я. — Покормить.

— Сейчас хлеба принесу. Только что испёк, — кивнул здоровяк.

Он быстро сходил в столовую и принёс душистую буханку чёрного хлеба.

А потом я долго стоял с оленёнком. Он брал с моей ладони мякиш, который я отламывал от буханки с масляной чёрной корочкой. Кусок ему — кусок мне. Он слизывал хлеб с ладони тёплым языком, слюнявил мою руку и чуть щекотал её.

У полуострова были разные берега. Совсем непохожие. Могло даже показаться, что они не имеют ничего общего. Рядом с посёлком тянулась песчаная коса. Хоть пляж устраивай, если бы не холод. Справа на смену песку приходила плоская скалистая гребёнка, тянувшаяся к воде, о которую белой пеной бился тяжёлый океан. Влево берег резко поднимался над морем, оставляя внизу узкую полоску земли.

Огромные одинокие близнецы-утёсы стояли на этой ничейной земле сами по себе. Материк их уже отпустил, но в последний момент они словно остановились перед бескрайним океаном, не решаясь сделать последний шаг, и теперь смотрели вдаль.

Когда мы с отцом впервые добрались до этих каменных исполинов, был уже вечер. Розово-красное солнце низко катилось над морем и сопками, освещая наши обветренные лица.

— Для саамов [6] Саамы — представители коренного малочисленного народа Севера, живущие в России на Кольском полуострове, а также в северных районах Норвегии, Швеции, Финляндии. Согласно Всероссийской переписи населения 2010 года, на территории Кольского полуострова численность саамов составляет чуть больше полутора тысяч (1599) человек. эти утёсы священные… — говорил отец, и мы оба зачарованно разглядывали силуэты двух гигантов, черневшие на фоне густого синего моря, чистого голубого неба и зелёных холмов.

Мы подошли ближе. Я дотронулся ладонью до камней у основания утёсов. В лучах вечернего полярного солнца они ещё хранили остатки дневного тепла, не унесённого ветром. Подумалось, что камням надо его впитать и беречь, чтобы хватило на долгие тёмные месяцы зимы.

Вблизи стало видно, что утёсы напоминают пирог, сложенный из каменных слоёв. Казалось, ударь, и слой можно снять и взять в руку. Но это ведь камень, а не кварц. Он здесь стоит миллионы лет и простоит ещё столько же. Как говорится, срок гарантийной службы — почти вечность.

Я любил приходить к утёсам в свободное время. Сидеть на скале над ними и смотреть на море, облака и лучи солнца. Всё это постоянно менялось. То они хмурились друг на друга, и серый цвет перетекал с неба на землю. То вдруг в этом панцире непонимания проскакивал всего один луч света, вырвавшийся из облаков, и всё становилось иначе. Острым рапирным ударом он пронизывал серый страх, и уже волны разбегались по океану, унося с собой в вечность и морские глубины солнечное свечение.

В его лучах в середине лета наступила сказочная неделя тепла, единственная за весь год. Незаходящее солнце плавно парило над волнами северного моря, забиралось на сопки полуострова и вновь уходило в сторону океана. Оно меняло цвет от бледно-жёлтого до оранжевого и даже малинового, и в каждом миге было столько теплоты, доверия и вечной силы, что их хватало земле на целый год.

В это время зацвёл иван-чай. Подъёмы сопок и впадины болот покрылись лиловыми и пурпурными цветами. Их яркие вспышки на фоне скупых северных красок казались чудом, в которое никто не верил, но оно наступило тихо и спокойно, как и подобает настоящему чуду.

Под стать краскам был воздух — всегда лёгкий и свежий, казавшийся таким прозрачным, что его можно было разглядывать до самого горизонта. В нём смешивались мимолётные, словно духи, робкие запахи не верящей в долгое лето тундры и солёное дыхание близкого моря. А ты стоял посреди этого бескрайнего простора, и дышал полной грудью, и пил этот воздух, словно чистую, чуть сладковатую воду.