Николай Попов - Абанер

— Всякой всячины в магазин навезли. Мануфактуры, сапог, ботинок, конфет шоколадных. Ну и папиросы сходные. Заиграл червончик.

Аксенок пошарил в карманах. Червонца у него не нашлось, но, по счастью, оказался полтинник. Парень разглядывал рабочего с молотом, пробовал монету на зуб и бросал на крыльцо, слушая серебряный звон.

— Чуешь, как дела пошли? Чуть не все страны признали СССР. Кроме этой гидры, Америки.

Потом стал расспрашивать, что Зорин делал летом.

— Какую-нибудь картину намалевал?

Сережа покачал головой. Он привез тетрадку собственных стихов. Но рассказывать об этом Аксенку не хотелось. Товарищи поговорили немного и пошли в столовую.

— Шагай шире, шкраб! — засмеялся Аксенок.

— Какой шкраб?

— Что-о? Не знаешь? Педуклон во вторую ступень вводят. Шкрабов из нас будут делать.

Аксенок говорил шутливо, но с гордостью и выгнул грудь колесом. Сережа никак не мог представить себя учителем. А ведь он когда-то писал об этом в сочинении. Но это было давно. Тогда он был маленьким и ничего по-настоящему не понимал.

— А говоришь — новостей нет!

— Так это разве новость? В городке все знают. Скоро на практику пойдем. Только из меня какой шкраб? Разве по физкультуре.

Аксенок замолчал и стал насвистывать «Кирпичики».

Навстречу шла Элина Горошек, что-то читая на ходу. На секунду она подняла голову и холодно сказала: «Здравствуй, Зорин!»

— Тоже шкраб! Принцесса-Горошина, а не учительница! — зарычал Аксенок. — От нее духами за версту прет. Аристократка чертова! Я бы таких Горошков расстреливал.

Сережа с удивлением посмотрел на товарища. Он сам недолюбливал гордую Элину. Но почему ее расстреливать? Нет, видно, Аксенок хоть и вырос, но не поумнел.

Какая скучная эта педагогика! Назар Назарович говорил о чем-то совсем непонятном. Программы ГУСа, комплексная система, учебный план с разделами: природа, труд, общество. Скворечня называл план «вилами», а Сережа думал, зачем ему эти «вилы».

Он сделал усилие, чтобы понять, о чем рассказывает преподаватель, но это было совершенно невозможно. Человек с голым черепом глядел в тетрадку, которая лежала перед ним на кафедре, и говорил, говорил.

Бородин и Лойко умеют самое трудное сделать простым, а вот Назар Назарович как-то ухитряется все сделать трудным. И чего он старую методику ругает? Замораживала у детей мозг? Он сам кого угодно заморозит.

От парт до кафедры было несколько шагов, но учитель находился где-то очень далеко, чуть не на Северном полюсе.

Валя Гуль от скуки рисовал чертиков, Аксенок решал задачу, Женька что-то шептал на ухо Липочке, она подергивала плечами и смеялась. Даже дочь Скворечни Рая не внимала словам отца и, положив книгу Жюля Верна на парту, перелистывала страницу за страницей. Только Элина Горошек внимательно слушала учителя и что-то записывала.

«Индукция, дедукция, антропометрические измерения, тесты…» — неслись с кафедры мудреные слова.

Сережа закусил губу. В записной книжке у него был набросок стихотворения «Возвращение в Абанер». Отчаявшись понять, о чем говорит Назар Назарович, юноша попробовал закончить стихотворение, но стихи не клеились, он изорвал исчерканную страницу и отложил ручку в сторону.

Голос с кафедры гудел и гудел, словно басовитый шмель на окне. Больше Сережа не слушал Назара Назаровича и опять стал думать о стихотворении.

Как же пришло новое увлечение, страсть к стихам?

Весной Клавдия Ивановна рассказывала о стихотворных размерах. Хорей и ямб не очень заинтересовали Сережу, но две пушкинские строчки как-то особенно тронули сердце.

Сережа учил их еще в третьем классе, но прелесть их раскрылась только сейчас. Надо же так сказать про весну!..

Он повторял их, куда бы ни шел, что бы ни делал. Жмурясь от весеннего солнца, он по-новому слушал неумолкаемый крик грачей, вдыхал пряные запахи весны и будто впервые видел «утро года», «ясную улыбку» синего неба.

А когда зазеленели тополя и березы, Сережа с Валькой, Клавой и Липой пошли в заветное место, к розовому кусту. Он встретил гостей в новом наряде. На черемухе распускались клейкие листочки, в нежных бутонах пробивался молочно-белый цвет. И вот тогда Сережа забыл обещание — не писать стихи. Здесь и родились строчки.

Весь день он писал, зачеркивал, нараспев читал стихотворение, а вечером показал Вальке. Валька сказал — хорошо, подумал и прибавил, что чего-то не хватает. А чего не хватает, Валька не знал.

С тех пор Сережа не расставался с записной книжкой. Он писал стихи о субботниках, о звездах, о Вальке и еще много всяких других. Когда в стенгазете появилось Сережино стихотворение «Первомай», его похвалила даже Клавдия Ивановна, а ребята стали звать поэтом.

…Зазвенел звонок, Сережа очнулся. Из дверей классов, как через прорванную плотину, хлынули потоки молодежи, заполнили коридоры и зал.

— Ни черта я у Скворечни не понимаю, — потягиваясь, проворчал Аксенок.

— И я ничего!

— И я! — подхватили ребята.

Чуплай скривил губы.

— Давайте дочку Назара Назаровича спросим. Эй, Рая. Поняла лекцию папаши?

— Вот нисколечко! — показала Рая на ноготок мизинца. — Я его и дома-то не всегда понимаю…

Все засмеялись. Не смеялся только Чуплай. Он стоял с костылем возле окна и глядел на товарищей немигающими глазами.

— Смех смехом, а что-то делать надо. Боком эта педагогика выйдет.

Чуплая поддержали Мотя Некрасова, Светлаков и даже невозмутимый Мирон.

— Передать в школьный совет, пусть Бородин Скворечне ижицу пропишет! — выпалил Аксенок.

— Ижицу! Совет! — передразнил Чуплай. — А может, мы его сами за жабры потрясем? Чего, мол, околесицу плетешь? Как, братва?

А Сереже в это время пришла в голову счастливая рифма, сложилось двустишие. Надо было его немедленно записать, он, вытащив блокнот, прислонился к роялю за фикусом. Но на бумаге двустишие оказалось совсем не таким хорошим, юноша перечеркнул написанное и стал снова искать то, что виделось смутно, но было таким желанным. Здесь Сережу и отыскал Чуплай.

— Как дела, поэт?

— Дела?.. — как во сне повторил Сережа. — Ничего. Только педагогику почему-то не понимаю.

— Ты и впрямь поэт! — усмехнулся Чуплай. — Педагогику не понимает. Мы уж летучее собрание провели. Хватился!.. Поэты вечно ничего под носом не видят… Да вот еще влюбленные.

Мимо прошли Женька с Липой. На ногах у Липы были новые туфли с вырезными звездочками, она бережно ступала и не сводила с них глаз. Женька держал ее под руку и о чем-то с жаром рассказывал.